прочла неприкрытый вызов. — Так что не будем об этом, хорошо? — Лицо его разгладилось и снова стало дружелюбным. — По большей части, живущие здесь англичане совершенно безобидны. Более того, мы сделали много хорошего — понастроили здесь школ, дорог и больниц. Живи и не мешай жить другим — вот наш девиз.
— Верно. — Мартин залпом допил вино и вылил себе в бокал остатки из бутылки. «Ради всего святого, Мартин, — подумала я, — смирись и прими».
— В Африке мы тоже оставили после себя много хорошего, — продолжал Уокер. — А когда я служил в Бирме…
— Вы служили в Бирме? — Мартин замер, точно испуганный олень.
Уокер кивнул:
— В конце войны. Сперва здесь, в Индии. В Дарамсале у нас был лагерь для итальянских военнопленных, но особо мы себя там не утруждали: кругом горы и джунгли, словом, деваться им было некуда. Нам оставалось лишь пересчитывать их каждый вечер, только и всего. Когда кто-то из них напивался арака и засыпал на чьей-либо веранде, мы сажали его под замок на недельку. Какой в этом был смысл? Когда началась война, я подумал, что могу принести куда больше пользы как зарубежный корреспондент. Вызвался добровольцем в Бирму.
— Я служил в Европе.
Уокер вдруг как-то обмяк, как будто сильно устал.
— Дерьмовое дело, — пробормотал он.
— Так вот. — Мартин одним махом осушил свой бокал, и я вздрогнула. — Я был там в самом конце. Помогал освобождать один из лагерей.
Я уставилась на него:
— Ты — что?..
Он никогда не говорил мне об этом.
Уокер крутил в пальцах ириску.
— Какой именно?
— А есть разница? — резко спросил Мартин.
— Да нет, наверно. Но я много чего слышал об этих освобождениях. Не самого хорошего.
— Вы и представления не имеете…
— Бирма тоже была не прогулкой в парке.
Между ними словно проскочила искра враждебности, и мне это не понравилось. С Мартином нельзя разговаривать про войну.
— Перестаньте, — сказала я. — Война позади, и это не лучшая тема для беседы за столом.
— Простите, Эви. Старые солдаты, сами понимаете. — Уокер еще раз посмотрел на Мартина, задержав взгляд несколько дольше, чем следовало. — Значит, вы у нас герой. Освобождали лагерь.
— Я этого не говорил.
Я выбила из пачки сигарету и чиркнула зажигалкой. Что происходит?
— О, не скромничайте. Все эти умиравшие от голода, замученные бедняги. Для них вы были настоящим героем.
— Просто делал свою работу.
— Я слышал, они были вне себя от радости, когда пришли союзники.
Мартин вдруг вскочил:
— Что, черт возьми… — Отойдя к буфету, Мартин налил себе скотча. — Да, Уокер. Да. Они были едва живыми. Паршивое зрелище. Дерьмовее некуда. Мы освободили их от фрицев, и за это они были нам признательны. Что еще вы хотите услышать?
— Мартин, что происходит? — Вечер явно свернул не туда, мне вдруг захотелось убрать со стола и начать мыть тарелки.
— Оставь, Эви.
— Оставить что? — Сигарета дрожала между пальцами. Они оба что-то знали про эти лагеря и, похоже, не собирались этим со мной делиться.
Уокер покрутил в руке пустой бокал.
— Вы, янки, с фрицами в этих лагерях не церемонились, не так ли? Особенно в Дахау. Я много чего слышал про Дахау.
— Вы даже не представляете, о чем говорите.
— Так просветите.
Мартин еще крепче сжал бокал, на шее у него напряглась жила.
Я встала.
— Довольно. Не знаю, что тут к чему, но война, слава богу, закончилась. Зачем, черт возьми, мы вообще говорим об этих концентрационных лагерях. Это просто неприлично.
Они молча уставились друг на друга. Наконец Уокер сказал:
— Простите нас, дорогуша. Конечно, вы правы.
Уокер вроде бы успокоился, зато Мартин, казалось, в любой миг был готов броситься в драку. Стакан в его руке подрагивал.
— Давайте перейдем в гостиную и выпьем кофе, — сказала я.
Чувствуя себя рефери в некой непонятной игре, я усадила их в противоположные углы гостиной и поставила пластинку — Дебюсси, музыку невесомую, как танцовщицы Дега. Когда Уокер уйдет, нужно будет обязательно расспросить Мартина об этом лагере. Я разгладила передник, подумав, что теперь-то уж точно вылитая мемсаиб, но мне было наплевать. И как только женщинам удается блюсти хорошие манеры, когда вокруг лишь зыбкость и агрессия?
— Кофе или чаю? — спросила я.
— Как насчет скотча? — предложил Мартин.
Уокер кивнул:
— И правда, может быть, скотча?
Я прошла в кухню приготовить себе чаю и, пока нагревался чайник, думала о том, много ли женщин в этом доме подавали раздраженным мужчинам виски. Уж и не знаю, что произошло в мое отсутствие, но когда я вернулась в гостиную с чашкой чая, они мирно беседовали об индийской политике. Я опустилась на стул.
— Вы правильно сделали, что остались в Масурле, Джеймс. Маниш рассказал мне, что теща его едет сюда из Калькутты, бежит от беспорядков. Мы рады, что не сорвались. — Я бросила на Мартина беглый выразительный взгляд. — Здесь так спокойно.
Уокер покачал виски в стакане.
— Ну, в местных кварталах — не думаю, что вам захочется там побывать, — были кое-какие волнения, столкновения между кули, да и на Карт-роуд тоже, так что немного осторожности не помешает.
Теперь уже Мартин одарил меня невыносимо самодовольным взглядом.
— Но это едва ли можно назвать мятежом. Да и чем были вызваны эти беспорядки, не совсем понятно.
— Разумеется. Но в этой стране штиль сменяется бурей в мгновение ока.
Понимая, что Мартин наверняка злорадствует, я приготовилась к тому, что после ухода гостя мне достанется очередное нравоучение.
— В Пенджабе дела обстоят хуже некуда, — продолжал Уокер. — На прошлой неделе целая индусская деревня совершила ритуальное самоубийство, дабы их не выслали или не обратили в другую веру. Когда в Лахор хлынут беженцы-мусульмане, беспорядков станет больше.
— Я намерен побеседовать с беженцами в Лахоре, — сказал Мартин.
— Я бы не советовал. — Уокер пригубил виски. — Слишком рискованно.
— Не для белых.
Уокер рассмеялся:
— Простите, старина, но на белого вы не очень-то сейчас похожи. Если начнутся волнения, думаете, кто-то спросит у вас паспорт?
