— Я просто хотел удостовериться, что вам хорошо у нас, — пробормотал он наконец. — В эту трудную минуту мы должны объединиться. Вы ведь тоже одна из нас благодаря бедняжке Эмили. Мы должны защищать интересы семьи. Сейчас не время для эгоистических устремлений. Я уверен, вы понимаете меня.
— Несомненно, мистер Марч, — согласилась Шарлотта, мрачно глядя на него. — Я никогда не забуду свои семейные обязательства, вы можете быть в этом уверены.
Юстас улыбнулся с явным облегчением, очевидно, забыв, что ее ближайшим родственником является Томас Питт.
— Превосходно! Конечно, я абсолютно в вас уверен. А теперь я должен оставить вас — ведь вам следует переодеться к ужину и, возможно, посетить бедную Эмили. Убежден, что вы оказываете ей огромную моральную поддержку.
После ужина дамы удалились из столовой, затем их примеру последовали мужчины. Разговор не клеился, так как впервые с момента гибели Джорджа к обитателям Кардингтон-кресент присоединилась Эмили, и каждый опасался произнести какую-нибудь бестактность. Говорить об убийстве было бы бессмысленной жестокостью, но вести беседу так, словно ничего не случилось, было так же глупо, и поэтому любой разговор становился искусственным и нелепым. Поэтому в начале десятого Шарлотта встала и, извинившись, сказала, что хочет пораньше лечь спать. Эмили, к облегчению всех оставшихся, удалилась вместе с ней. Шарлотте даже почудилось, что она услышала этот самый вздох облегчения, как только за ними закрылась дверь и находившиеся в комнате смогли посвободнее расположиться в креслах.
Посреди ночи Шарлотта проснулась; ей послышалось, что Эмили ходит возле соседней двери. Наверное, ее сестра из-за сильных переживаний не может уснуть. Может быть, ей стоит пойти к ней?
Она села в постели и уже было потянулась за шалью, как вдруг поняла, что шум доносится совершенно с другой стороны — со стороны лестницы. С чего бы Эмили спускаться вниз в этот ночной час? Шарлотта выскользнула из кровати и, решив не тратить время на поиск тапочек, прошла к двери, открыла ее и осторожно проследовала к главной лестнице. Она заглянула за угол — и в свете газового рожка на самом верху лестницы увидела то, от чего у нее перехватило дыхание, а все тело охватил страшный гробовой холод. Тэсси Марч поднималась по ступенькам наверх. Лицо ее было спокойным и немного усталым, но на нем лежала печать такого глубокого умиротворения, какого Шарлотта никогда раньше в жизни не видела. Все ее прежнее беспокойство куда-то ушло, напряжение отступило. Тэсси шла, вытянув руки перед собой. Рукава платья измяты, на манжетах капли крови, рядом с каймой платья большое темное пятно. Девушка поднялась на самый верх лестницы, и только тут Шарлотта скользнула в темноту, боясь быть замеченной. Тэсси прошла на цыпочках на расстоянии менее ярда от Шарлотты. На лице у девушки продолжала блуждать мечтательная, но зловещая улыбка; Тэсси оставляла после себя тяжелый, сладковатый одуряющий и совершенно недвусмысленный аромат. Кто хоть раз в жизни почувствовал запах свежей крови, никогда не сможет его забыть. Шарлотта вернулась в свою комнату, ее трясла нервная дрожь. В спальне ей сделалось дурно.
Глава 7
На следующее утро Эмили проснулась рано. Сегодня хоронили Джорджа. Ей тотчас сделалось холодно. Утренний свет на потолке был белесым и блеклым. В нем не было ни тепла, не цвета. Горе, переполнявшее ее, граничило с гневом и невыносимым одиночеством. Сегодняшний день поставит на всем точку. Нет, конечно, жизнь на этом не закончится. Джорджа больше нет. Случившегося не вернуть, как не вернуть былой теплоты, кроме как в воспоминаниях. Но похороны, похороны… Они как будто подводили некую финальную черту, окончательно и бесповоротно перемещая Джорджа в прошлое.
Эмили скорчилась под одеялом, но и это не принесло ей успокоения. Вставать еще слишком рано, да ей и не хотелось никого видеть. Все будут заняты собственными делами, раздумывая над тем, какую шляпку надеть, как вести себя, что говорить, как выглядеть.
Но самое неприятное было то, что, занимаясь всем этим, они будут с подозрением наблюдать за ней. Почти все считают, что Джорджа убила она: пробралась в комнату миссис Марч, украла дигиталис из ее аптечки и налила его в кофейник Джорджа. Кроме одного… Кто-то один из них наверняка знает, что она не виновна, потому что виновен он сам. И этого человека нисколько не смущает то, что в убийстве Джорджа подозревают ее, что ей, возможно, предъявят обвинение, будут судить и… Эмили продолжила нить размышлений даже несмотря на то, что та причиняла ей нестерпимую и совершенно бессмысленную боль. Она представила себе зал суда, себя в жалких тюремных лохмотьях, волосы, заплетенные в узел на затылке, свое мертвенно-бледное лицо, ввалившиеся глаза, присяжных, не осмеливающихся взглянуть на нее, немногочисленных женщин на скамьях для зрителей, взирающих на нее с искренней жалостью. Возможно, им самим пришлось пережить нечто подобное тому, что пережила она — почувствовать себя отвергнутой и ненужной. Затем оглашение приговора, судья с каменным лицом, протягивающий руку за черной шапочкой…
На этом череда ее мыслей прерывалась. Все, что должно было следовать за этим, казалось ей слишком страшным. В своих фантазиях она ощущала прикосновение петли к шее и влажную чернильную тьму. Образ был не просто ужасен, он мог стать реальностью, в которой уже не будет ни теплой постели, ни радостного утреннего пробуждения.
Эмили села в кровати, отбросила одеяло и протянула руку к звонку. Пять минут успели превратиться в мучительную бесконечность, прежде чем раздался стук в дверь, и в комнату вошла Дигби с наспех уложенными волосами и неровно завязанным фартуком. Она взглянула на Эмили нервным, но решительным взглядом.
— Доброе утро, мэм. Вы будете пить чай прямо сейчас или вам вначале набрать ванну?
— Наберите ванну, — ответила Эмили.
Не было никакой необходимости обсуждать то, что она наденет на похороны. Это могло быть только официальное платье из баратеи с черной шляпкой и такой же черной вуалью, за которой она уже послала. Не модная соблазнительная вуалетка, придававшая женщине некую загадочность, а мрачный вдовий траур, полностью скрывающий лицо и следы горя на нем.
Дигби вышла и вернулась снова несколько минут спустя с закатанными рукавами и едва заметной улыбкой.
— Сегодня неплохой день выдался, мэм. По крайней мере, вы не вымокнете под дождем.
Эмили мало интересовал вопрос дождя, но, возможно, подумала она, нужно быть благодарной хотя бы за это. Если бы ей пришлось стоять у открытой могилы, и струйка дождевой воды стекала бы у нее по шее, и дождь мочил бы ей ноги, и края юбки становились бы тяжелыми от влаги, то к тяжелой тоске, снедавшей ей душу, добавились бы еще и чисто физические мучения. Хотя, с другой стороны, они могли бы доставить ей некоторое облегчение. Легче было бы переключить внимание на замерзшие и промокшие ноги с мыслей о Джордже, бледное и окоченевшее тело которого лежит в закрытом гробу, который сейчас опустят в землю, и она лишится его теперь уже навеки. На протяжении нескольких лет муж был самым важным и самым дорогим человеком в ее жизни. Его образ всегда сопровождал ее мысли. Даже когда его не было рядом с ней, уверенность в том, что пройдет немного времени, и он придет, придавало ее бытию ту надежность, которую она рассчитывала сохранить до конца жизни.
Внезапно ей захотелось плакать. Все попытки отдельными всхлипываниями и шмыганьем носа сдержать подступившие слезы не имели успеха. Она села и закрыла лицо руками.
Неожиданно Эмили почувствовала, что Дигби обнимает ее, а голова лежит на твердом покатом плече горничной. Дигби молчала. Она просто нежно покачивала Эмили и гладила ей волосы, как маленькому ребенку. Это было настолько естественно, что, когда боль в душе у нее немного утихла и она почувствовала некоторое облегчение и усталость, Эмили просто встала и направилась в ванную без каких-либо объяснений, которые могли бы снова вернуть им их привычные роли госпожи и горничной. Не было никакого обмена вопросами и ответами. Дигби прекрасно знала, что нужно делать в подобных ситуациях, и царившее в комнате молчание было молчанием понимания.
