8
Я всегда считала, что когда полиция устанавливает слежку, то делает это незаметно. Но сегодня мне пришлось приложить титанические усилия, чтобы «не заметить» ретивого служаку капитана Остапова, который кружит вокруг меня, как акула, почуявшая добычу. Только сегодня у меня куча дел, и пусть капитан делает что хочет, но мне некогда. Собственно, человек он праздный, что ему. Тем более настоящий преступник может, к примеру, и по морде дать, а так — и человек вроде бы при деле, и, опять же, безопасно.
Сегодня я занимаюсь похоронами. Хорошо, что есть ритуальные конторы, одна из них взяла на себя львиную долю хлопот, и мне не пришлось самой бегать между гробами и траурными венками с ужасными бумажными цветами. Еще и машина, как назло, сломалась!
Жалко ли мне Сашку? Честно говоря, нет. И пускай меня осуждают ханжи, фарисействуя на тему «жалко любого человека», но, наверное, у меня отсутствует какая-то хромосома, отвечающая за любовь к ближнему. Сашка родился ничтожеством, пропил свою ничтожную жизнь и издох, как собака. Сегодня его зароют — и больше никто о нем не вспомнит. Мир ничего не приобрел от его жизни и ничего не потерял с его смертью. Аминь. Если кто-то не согласен, я готова выслушать аргументы.
— Вы совершенно не расстроены, Элиза Игоревна?
Капитан Остапов вынырнул из-за могил, как тень отца Гамлета. Прогулка, похоже, накрылась медным тазом.
— Нет, конечно. Даже создание видимости скорби меня напрягает.
— И вам совсем не жаль его?
— А вам жаль?
— Честно говоря, нет.
— А от меня вы ждете фальшивых слез и актерства? Тогда ваша добродетель будет удовлетворена? Абсурд. Послушайте, капитан, что вам от меня нужно? Чего вы ходите за мной? Или все преступники уже сидят в вашей поганой легавке и пишут явку с повинной? Какого дьявола вы приперлись еще и сюда?
— Собираюсь проводить вас домой.
— О как! В таком случае подождите меня на выходе, часа через два я выйду.
— Не понимаю...
— У меня сегодня выходной — в связи с похоронами. И если я пришла сюда, то буду гулять здесь до упора.
— Здесь? Гулять?!
— Забавно... вы когда-нибудь определяли свой интеллектуальный коэффициент? Наверное, нет, ладно, проехали. Объясняю. Я очень люблю гулять по кладбищу. Ясно? При этом я терпеть не могу людей, мешающих мне.
— Мешающих — что?!
— Гулять. Так что, если у вас нет больше ко мне никаких вопросов, прошу, не надо портить мне прогулку. Просто уйдите.
Он стоит, уставившись на меня, как на мутанта из банки. У него симпатичные голубые глаза на смуглом лице, и выглядит он... вполне. Вот только то, чем он добывает себе хлеб, полностью обесценивает его в моих глазах. Он тоже садист и убийца, как все они.
Я медленно иду между могилами. Не знаю, почему меня так тянет гулять в таких местах. Когда-то, еще в Березани, я забрела на городское кладбище. Было мне тогда лет десять. До этого свою причастность к жизни и смерти я практически не осознавала, но ворота кладбища оказались гостеприимно распахнуты, делать мне было нечего, и я туда зашла. Может, именно с тех пор я начала думать. Меня окружили лица — я шла между рядами могил, вот как сейчас, и рассматривала лица, читала надписи на табличках. Это была другая сторона медали. Я понимала, что все эти люди когда-то были живыми, смеялись и плакали, были детьми, росли, старели... Все они кого-то любили,а кто-то любил их. Но теперь их нет, они только на портретах. Но ведь они жили! И что-то значили для мира, в котором жили, — или не значили ничего, но они были и видели мир, каждый по-своему, но как? Я никогда этого не узнаю, да и никто, если на то пошло. Куда же они подевались все? Куда мы все деваемся, когда приходит наше время?
Я стала часто приходить на кладбище. Со временем я уже узнавала знакомые лица, и мне иной раз казалось: те, что лежат здесь, рады моим визитам. Я смотрела на них и пыталась представить, какими они были. Некоторых я не замечала, они меня не интересовали, но было несколько могил, к которым я возвращалась постоянно — чудесной красоты женщина, я помню, как ее звали — Сизова Инга Андреевна. Мне было очень жаль ее, как и маленького мальчика в беленькой шапочке. Я все думала: почему их нет, а я есть, и придет время, и меня тоже не станет. Почему-то от этих мыслей мне не становилось страшно, просто грустно немного. Ведь я не увижу, что будет потом, после.
Вот и сейчас я иду по аллее Капустинского кладбища, где похоронена Антоновна и куда я привезла Сашку. Я бреду между могилами, а в душу приходит покой. Собственно, о вечном я уже давно не думаю, пользы от этого никакой нет, но мне здесь спокойно. Я никогда не понимала тех, кто боится кладбищ и покойников, а вот Ирка всегда боялась... Ну, Ирка — это вообще отдельная тема. Господи, как по-дурацки она распорядилась собой! А все ее упрямство: не лезьте в мои дела, это моя жизнь, вас не касается, я сама лучше знаю. Ну что, Ирка, много узнала? Лежишь теперь и выплевываешь куски своих легких.
Я помню, как она приехала к нам, когда получила аттестат. Кто бы мог подумать, что за два года между нами разверзнется такая пропасть. Мы с Рыжим были ориентированы на традиционные способы существования: учеба-работа-пенсия, а вот Ирка... Она ворвалась в жизнь в то время, когда набирал силу дикий капитал и мгновенно поменялись ценности целого поколения. Но мы с Рыжим смогли отделить зерна от плевел, а Ирка — нет, она была слабее.
Она приехала тогда — маленькая, стройная и хорошенькая, как картинка. И считала, что большой город что-то должен ей, а мы с Рыжим жили в общаге, питались кабачковой икрой и донашивали старые вещи. А мимо нас ходили разодетые в пух и прах «домашние», которые считали нас даже не третьим сортом, а так, пылью. Ирка пылью быть не хотела.
— Я не собираюсь гробить свою молодость над учебниками и скелетами!
Мы учились так, что солнца не видели. Это «домашним» можно через пень-колоду, а мы должны были сами о себе заботиться, но Ирку такой сценарий не устраивал.
— Меня приняли танцовщицей в ночной клуб.
Ее заявление повергло нас в шок. В моем воображении возникло что-то совершенно непристойное. Суровое воспитание Старика оказало мне хорошую услугу, а вот Ирка никогда не прислушивалась к его советам, считая его умным, но старомодным человеком. И зря.
— Ирка, ты что? — Рыжий даже покраснел, у него тоже хорошо развито воображение. — Это же... проститутки!
— Ты хоть раз был в таком месте? — Ирка уже уперлась рогом.
— Нет... Этого еще не хватало!
— Вот видишь! А судишь! Я хорошо пою, может, это пригодится, и я стану певицей. Ну какая польза от вашей науки? Выучитесь и пойдете тянуть лямку за копейки. А я так не хочу. Если есть возможность выбиться в люди, я ее не упущу, я хочу всего, сразу — и сейчас, пока я молодая! Когда ж еще жить!
— Ирка, прекрати, это бред, как ты не понимаешь?
Этот разговор стоил нам подруги. Чем больше мы ее убеждали, тем больше она упиралась. У нее в последние месяцы стали появляться дорогие вещи, украшения, и мы с Рыжим не знали, как на это реагировать. А потом она просто исчезла, не оставив даже записки, словно мы были ей посторонними, чужими людьми. И мы с Рыжим перестали говорить о ней так же, как и о Стасе. Пока несколько недель назад Рыжий не встретил ее там, на проспекте. Она заглянула в окно его машины с улыбкой на полинявшем личике и спросила:
— Развлечемся?
И мгновенно отскочила, растерянная и взволнованная. Она узнала Рыжего сразу, а он ее — только
