главное, тебя не трогает настоящая полиция, дело об убийстве алкоголика закрывают, и ты живешь как жила. Ну, а теперь посчитай на пальцах.
— Не сходится. Если они со Стасом знакомы, Остапов спросил бы обо мне у него.
— Вы не поддерживали связи долгие годы, за такой срок все люди меняются. Кстати, о вашем друге Стасе Дорохове по кличке Скальпель... Вы же не в курсе, что именно связывает его с Остаповым, поэтому услышанный тобой обрывок разговора по телефону ничего не значит, как и то, что произошло потом, — вы ведь всей подоплеки не знаете.
— Так что же делать?
— Вам нужна информация о Вернере, и это первостатейная задача.
Старый следователь подошел к окну и выглянул из-за штор.
— Уже темно. Где вы остановились?
— Сняли квартиру недалеко от автовокзала.
— Правильно. Езжайте туда и отдыхайте. Завтра жду вас часам к одиннадцати, а пока поразмыслю на досуге. Есть кое-какие документы, которые я хочу вам показать — но это завтра, завтра.
Мы едем по освещенным улицам. Я ошарашена и зла, а еще — здорово разочарована. Мы, ничьи дети, в глубине души надеемся, что потерялись случайно, нас искали и не могли найти, или подменили, или наша мать — герцогиня... У каждого есть своя сказка, которая разбивается, как только узнаешь правду. Большинство детдомовских узнают все, когда начинают поиски. Как правило, мамаша находится, но вновь обретенному ребенку не рада, мягко говоря. Чаще всего она пьяная, грязная и одичавшая.
Иногда, правда, бывает и другой сценарий — новая семья, которая понятия не имеет о бурной молодости добропорядочной матери и образцовой жены, и когда живое свидетельство ошибок молодости предстает перед ее глазами, можете представить себе эту немую сцену. Чаще всего новый член семьи абсолютно не вписывается в планы родственников, и его выпроваживают — более или менее интеллигентно.
Мне это было известно, потому что те из старших ребят, кто разбил таким образом свою взращенную и выпестованную сказку, рассказывали нам. И я не захотела знать. Я решила, что моя сказка останется при мне и я — дочь герцогини в изгнании. Или потерянная принцесса.
Теперь сказке оторвали крылышки и лапки. Мои дед и бабка — негодяи, подонки и убийцы, моя мать — бесхребетная тряпка, а папаша — темная лошадка, но именно из-за него я сейчас в такой заднице. И Рыжий вместе со мной.
— Вадик, тебе нужно вернуться домой.
Я не могу до бесконечности пользоваться его добротой. Все эти годы он был рядом: утешал, лечил, терпел мои капризы и сезонную раздражительность, вытаскивал меня из депрессий, и я принимала это как должное. А у него нет ни личной жизни, ни семьи, хотя он, как никто, заслуживает счастья. И я не имею морального права злоупотреблять его благородством.
— Лиза, ты спятила? С какой стати мне возвращаться?! А ты?
Он стоит у окна, свет люстры искрится в его светло-каштановых волосах. Он хорош собой, мой Рыжий, я всегда это признавала. Но все. Я не имею права пользоваться его преданностью и подвергать его опасности. Кто знает, что будет дальше.
— Вадик, послушай меня... Ты мой лучший друг. Собственно, ты единственный мой друг, все эти годы я пользовалась твоей дружбой, а теперь понимаю, что это было чистым эгоизмом с моей стороны. А потому — все. У меня возникли серьезные проблемы, и я решу их сама. Слишком горячо стало, и я не имею никакого права подвергать тебя опасности.
— Ты хоть понимаешь, что городишь?
— Да. Это из-за меня около тебя не держатся женщины, у тебя нет семьи, потому что ты нянчишься со мной...
— Лиза, перестань пороть чушь. Ты — моя семья и единственная женщина, которая нужна мне. Неужели это настолько трудно понять? Я не оставлю тебя и не променяю даже на принцессу крови. Ты своей дубовой головой поймешь это когда-нибудь или нет? Или мне написать это большими буквами у себя на лбу? Я люблю тебя. Ты это хотела услышать? Знаю, не хотела, потому я и молчал, но пришло время сказать. И я никуда не денусь, даже не пытайся от меня избавиться.
Не стоило этого говорить, Рыжий, потому что теперь я уверена: придет время — и я потеряю тебя. Как только я позволю твоей любви вырваться на свободу, она уйдет, вильнув хвостом. И ты уйдешь — чужой и холодный. А вот пока я для тебя недостижима, ты здесь.
— Лиза, я знаю, о чем ты думаешь. — Рыжий обнимает меня за плечи. — Но я никуда от тебя не денусь, никогда. Даже не надейся.
— Ты не должен...
— Хватит. Что сказано, то сказано. Я давно хотел объясниться, и если ты не готова к таким отношениям, я буду ждать. А тем временем просто буду рядом.
— Вадик...
— Ложись спать, Лиза. Завтра нам предстоит трудный день.
Я не люблю спать в чужих кроватях. Я не люблю чужие квартиры. За окном сморкается осень, и город совсем чужой. И я не уверена, что есть на земле место, где мне будет хорошо, где я буду чувствовать себя дома.
Если я встаю раньше десяти, у меня потом весь день болит голова, а мысли разбегаются, как тараканы. Вот и сейчас — полдесятого, я сижу в кровати и пытаюсь собрать мозги в кучу. С чего это принято считать, что ранний подъем полезен и свидетельствует о добродетели?
Рыжий уже приготовил завтрак, но у меня на первом месте головная боль, а проблемы с желудком отодвигаются на десятый план. Я не могу есть по утрам, это отвратительно.
— Лиза, ну хоть тост съешь!
— Не хочу. У старика, наверное, бессонница. Где это видано — поднимать человека с самого утра?
— Не надо было допоздна смотреть кино.
— Рыжий, ты спятил? Там же Дольф Лундгрен!
— Ну а теперь ходи с больной головой.
— Моя голова, что хочу, то и делаю.
Переругиваемся мы вяло, без души, больше по привычке. Знакомая дорога ведет нас к старому дому. Рыжий паркует машину около парадного, в это время здесь можно найти местечко, население на работе.
Мы поднимаемся по ступенькам. Где-то наверху открылась и сразу же закрылась дверь — или только открылась? Какая разница. Вот нужная дверь. Позвонить? До одиннадцати еще десять минут. Это все Рыжий, он ужасно пунктуален, ненавидит опаздывать, по мне, иногда это даже слишком.
— Лиза, смотри... Открыто.
Значит, мы слышали, как открылась именно эта дверь? Мы вполне можем зайти и посмотреть, раз не заперто. Видимо, старик не любит, чтобы гости попусту нажимали кнопку звонка, и открыл, зная, что мы придем, но я не верю в это. Почему-то.
— Мы должны зайти в квартиру и посмотреть. — Рыжий исподлобья рассматривает полуоткрытую дверь. — А если беда какая случилась?
— Раз должны, то идем. Нечего тянуть.
Дверные петли отлично смазаны, створка тихонько подается, и мы входим в прихожую. Тихо, слышен лишь шелест, словно кто-то перебирает бумаги. Ну и хорошо. Значит, это все-таки Корбут открыл нам, чтобы мы не беспокоили его звонком. Может, не любит резких звуков, мало ли.
Только нет. Из прихожей видно, что хозяин лежит на полу гостиной. Он в том же сером костюме, что и вчера, а по тому, как вывернута его нога, я понимаю, что он мертв. Правда, верхней половины тела не видно, но ставлю доллар против вашей копейки, что Корбут уже на пути в ад.
Рыжий удерживает меня, и я понимаю: он сделал те же выводы, что и я. Но мы слышим, что в квартире кто-то есть! И я хочу знать, кто именно — хотя это, возможно, не самая лучшая идея, потому что шелестеть здесь бумагами может только тот, кто убил Корбута. Но раз уж мы тут, отступать некуда.
Мы тихо идем вдоль стены и заглядываем в гостиную, где были вчера. Ну так и есть! Тело на полу
