не то, не то… Меня интересовали следы разумных существ, а они-то, эти следы, как раз и не попадались.
А что, если здешние разумные существа не оставляют следов? Ходят мягко, не ходят, а как бы парят в воздухе, и почва под ними просто-напросто не успевает продавливаться… Однако следы на озере откуда- то взялись, возразил я сам себе. Это же не фантазия, а плод моих наблюдений. Так откуда они? Кто их оставил, те следы на песке? И тут в голову полезли всякие лилипуты, великаны, пауки, пришельцы из других миров, еще более далеких, чем наша Земля.
Пришельцы мне особенно понравились. Бредешь по лесу (на всех цивилизованных планетах должны быть леса), а навстречу этот самый пришелец. Сам маленький, ножки и ручки коротенькие, как у пацанов детсадовского возраста, а голова — ну что твой астраханский арбуз. И — в очках-колесиках, сползающих на кончик носа. «Wer ist du?» — спрашивает он и щурит свои шарики, глаза то есть. Я развожу руками. Дескать, nicht verstehen. Тогда он это же самое по-английски, по-французски и даже по-испански, черт. Сыплет, как из решета. А я знай свое: nicht verstehen — и больше ни слова.
А еще лучше не пришелец, а пришелица… А? Космическую спецодежду она уже сняла с себя и осталась в этаком легоньком кисейном, почти воздушном платьице выше колен. Тонкая, стройная, холера, с длинными, до плеч, вьющимися волосами… Вынув из сумки круглое зеркальце, губную помаду и карандаш, навела глянец и топает дальше, наукой, значит, занимается.
Ну, а я тут как тут: «Здравствуйте, мадам! Откуда изволили прилететь, с какого, так сказать, обитаемого шарика?» Но вот и озеро, залитое солнцем. Сейчас я искупаюсь, и был таков, подумал я, снимая с себя костюм, трусы и майку, словом, все до нитки.
Уток на озере было меньше, чем вчера, и держались они несколько поодаль. Если бы это было на Земле, я решил бы, что их кто-то отпугнул от берега. Но здесь подобная мысль не приходила в голову. Кто их отпугнет, когда кругом безлюдье — хоть шаром покати… Выбрав местечко под березами, я сложил свое барахлишко в кучу и вошел в воду. Сперва по щиколотку, потом по колено. Надо заметить, вода была теплая и мягкая, как щелок, и это меня разочаровало немного, В такой, воде, думаю, и не освежишься как следует.
Умываясь, я постепенно отдалялся от берега, точно скользил но песчаному дну, пока вода не достигла груди. Дальше идти я не решился, так как меня вдруг охватила робость. Я даже подался назад, где было помельче, и стал разглядывать зеленые берега. Кстати, они казались очень красивыми, а стайки уток лишь оживляли общую картину… Не видя никакой опасности, я стал довольно шумно плескаться и плавать туда-сюда, раза два даже нырнул, достав со дна горсть песка… Потом оглянулся — опять мне показалось, будто кто-то смотрит в затылок, — и чуть не сыграл в ящик от разрыва сердца. На берегу, левее того места, где я оставил одежду, удили рыбу два человечка. Если бы это было на Земле, я дал бы им лет по десять- двенадцать. Оба были в трусах и майках и оба белобрысы и загорелы, как чугуны.
Не берусь описывать, что я испытал в эти секунды.
Сначала меня бросило в жар, потом в холод… Но человечки не проявляли никаких враждебных намерений.
Они, правда, помахали руками, как у нас делают, когда просят не шуметь и не мешать, и опять замерли в напряженном ожидании. Наверно, пришельцами с других планет их не удивишь, пришло в голову.
Я не знал, как мне вести себя и что делать. Стоять в воде по грудь и не шевелиться — глупо, согласитесь.
Выходить и одеваться? Но я не знаю, как на это посмотрят они, эти самые человечки. Выждав немного, я все же подался к берегу. Я шел так медленно, что вода почти не колыхалась. Это понравилось человечкам. Они дружно заулыбались и закивали головами, вполне нормальными, кстати сказать. Мол, правильно, так и надо, молодец. Почувствовав себя молодцом, я ускорил шаг, наконец выскочил из воды, как пробка, и стал одеваться.
II
«Как быть? Что делать?» — думал я, дрожа всем телом. Не скажу, чтоб я трусил, нет! И все-таки я дрожал и не мог не дрожать, как ни старался.
Я встал и пошел к кораблю, но, пройдя немного, повернул обратно.
Помню, незадолго до отъезда Шишкин сказал:
— Если там (кивок вверх) окажутся разумные существа, смело иди на сближение с ними, постарайся разузнать, что они за птицы, — это важно для науки.
— Ясно, Георгий Валентинович, — ответил я, не придавая наказу Шишкина и своим словам никакого значения. Когда-то я попаду на ту, другую планету, думал я. Да и попаду — еще неизвестно, как там…
«Вернись, Эдя, вернись, — внушал я самому себе. Докажи этим цивилизованным младенцам, что ты нисколько не боишься, больше того презираешь их, как людей низшего сорта».
Насчет низшего сорта я, конечно, хватил через край.
Я ненавижу расизм и национализм, в какой бы форме они ни проявлялись. И если тогда, в том лесу, употребил (про себя, мысленно, разумеется) выражение насчет сорта, то не потому, что у меня изменились убеждения, нет! Просто мне хотелось еще больше взбодрить себя, придать себе мужества и храбрости. Вы, мол, хоть и цивилизованные, не спорю, иначе ходили бы в мохнатых шкурах, но со мной не можете тягаться, черта с два, потому что не вы ко мне прилетели, а я к вам.
Смутило меня лишь поведение человечков. Представьте, что было бы, если бы к нам в колхоз «Красный партизан» прилетел товарищ с Марса или еще с какойнибудь планеты… А здесь полнейшее равнодушие. Помахали руками и ни с места, как будто пришельцы с других планет их нисколько не интересуют. Наверно, привыкли, — как там, в воде, подумал я и взял чуть правее, целясь к тем самым равнодушным человечкам.
Шел я осторожно, стараясь не задевать кусты и не швыркать ногами. И все же мое появление не застало человечков врасплох. Оба они обернулись и закивали, заулыбались — приветливо и ласково заулыбались — и показали на землю. Мол, садись, посиди.
Эти улыбки, наверно, и сбили меня с панталыку.
Вместо того, чтобы присесть рядом и посмотреть, что будет дальше, я простер руку и гаркнул во все, можно сказать, горло:
— Здравствуйте, братья! Привет вам от жителей планеты… — И я назвал свою планету.
Я ожидал, что человечки если не бросятся мне на шею, то, во всяком случае, начнут как-то выражать свое одобрение, восхищение и так далее, ничего подобного.
Они переглянулись, потом поглядели на меня, как на съехавшего с шариков, и… снова переглянулись.
— Дядя Эдуард! — сказал один из них укоризненно.
А другой, ростом поменьше, слегка подался в мою сторону и шепотом добавил:
— Вы нам тут всю рыбу распугаете… А сегодня, между прочим, вообще плохо клюет. Десяток окуней, семь или восемь чебаков, две щучки — вот и весь улов.
— Да-а, нежирно! — сказал я нарочито небрежным тоном и почувствовал, что обливаюсь холодным потом.
К счастью, волосы мои еще не просохли, и человечки, должно быть, подумали, что это не пот, а вода.
Я умолк и, отступив в сторону, присел на песок. Огольцы, как я называл человечков про себя, по- видимому, решили, что я внял их просьбе и молчу, чтобы не мешать им рыбачить. Увы, они ошиблись. Я молчу, потому что лишился способности говорить. Вот так планета, елки-моталки, — думал я, — и живые существа как существа, и лопочут по-русски. Не по-немецки или, скажем, по-испански, а именно по-русски. И меня назвали по имени — как будто тысячу лет знают.
Я сидел, обняв колени руками (моя любимая поза), и наблюдал за моими новыми знакомыми.
