— Мы спросим у доктора Снайдмена, когда будем выписываться. Но пока — никакого чтения.
— Да, аба.
— А сейчас мне пора идти.
Мой отец надел шляпу, сложил газету и сунул ее под мышку. Потом кашлянул, на сей раз коротко, и поднялся:
— Мне надо подготовиться к экзаменам и закончить статью. Журнал назначил мне крайний срок.
Он взглянул на меня сверху вниз и улыбнулся. Немного нервно, промелькнуло у меня в голове. Он был таким худым и бледным.
— Пожалуйста, береги себя, аба. Не болей.
— Я поберегу себя. А ты отдыхай. И слушай радио.
— Да, аба.
Я увидел, как он часто моргает за стеклами очков в стальной оправе.
— Ты уже не ребенок. Так что…
Он прервался. Мне показалось, что глаза его снова увлажнились и губы на мгновение задрожали.
Отец Билли что-то сказал, и мальчик громко рассмеялся. Мой отец посмотрел на них, потом на меня. Затем снова на них. Теперь он наблюдал за ними долго, а когда повернулся ко мне, по выражению его лица я понял, что он догадался о слепоте Билли.
— Я принес тебе тфилин и молитвенник, — сказал он очень тихо. — Если врачи не будут возражать, ты можешь молиться с тфилин. Но только если они скажут, что это не повредит твоей голове или твоему глазу.
Он прервался и прочистил горло.
— Ужасная простуда, но я скоро поправлюсь. Если ты не можешь молиться с тфилин, все равно молись, даже без. А теперь мне пора идти.
Он нагнулся и поцеловал меня в лоб. Когда он приблизился ко мне, я заметил, что глаза его воспалены.
— Ну, бейсболист, — он снова попытался улыбнуться, — береги себя и отдыхай. Я тебя завтра навещу.
Он повернулся и быстро пошел по центральному проходу — маленький и худой, он шел широкими, уверенными шагами, как всегда ходил вне зависимости от того, как себя чувствовал. Потом он вышел из фокуса моего зрения и пропал из виду.
Я лежал на подушке, закрыв правый глаз. Через какое-то время я заметил, что плачу, и заставил себя прекратить, чтобы не причинить вред больному глазу. Я просто лежал и размышлял о своих глазах. Я всегда относился к ним, как к чему-то само собой разумеющемуся, как относился я ко всему остальному телу и даже к разуму. Мой отец беспрестанно говорил, что здоровье — это дар, но я на самом деле не обращал никакого внимания на то, что редко простужаюсь и почти никогда не хожу к врачу. Я думал о Билли и Тони Саво. Я пытался представить, какой была бы моя жизнь с только одним здоровым глазом, но не мог. Я никогда раньше не задумывался о своих глазах. Никогда не думал, каково это — быть слепым. Я чувствовал, как во мне поднимается ужасная паника, и старался обуздать ее. Я долго так лежал и думал о глазах.
Я услышал шум в центральном проходе и открыл здоровый глаз. Отец Билли ушел. Билли лежал, подложив ладони под голову и выставив локти. Его глаза были открыты и направлены на потолок. Я заметил, что у некоторых кроватей стоят медсестры, значит, все готовятся ко сну. Я повернул голову в сторону мистера Саво. Он казался спящим. Голова начинала побаливать, и запястье все еще ныло. Я лежал очень тихо. Сестра подошла к моей кровати с широкой улыбкой.
— Ну, молодой человек? Как мы себя чувствуем?
— Голова побаливает.
— Этого и следовало ожидать. Мы дадим тебе эту таблетку, чтоб лучше спалось.
Она подошла к ночному столику и наполнила стакан водой из кувшина, который стоял на небольшом подносике. Потом помогла мне поднять голову. Я взял в рот таблетку и проглотил ее с водой.
— Спасибо, — сказал я, снова опускаясь на подушку.
— Всегда пожалуйста, молодой человек! Так приятно видеть воспитанных молодых людей. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, мэм. Спасибо.
Она ушла.
Я повернулся к Билли. Он лежал очень тихо, с открытыми глазами. Я понаблюдал за ним немного, потом прикрыл свой глаз. Каково это — быть слепым, совершенно слепым? Трудно вообразить, но, наверное, это что-то вроде того, что я чувствую сейчас, когда мой глаз закрыт. Но ведь это — не то же самое, сказал я себе. Я знаю, что смогу открыть правый глаз и снова буду видеть. А когда ты слеп, то все равно, открыты твои глаза или закрыты. Вокруг тебя темнота.
Глава третья
Во сне я услышал какой-то шум и крики «ура!» и немедленно проснулся. В палате все переходили с места на место и громко разговаривали. Из-за чего столько шума и почему радио на полную громкость? Я стал садиться в кровати, но потом вспомнил, что мне это запрещено, и откинулся обратно на подушку. Горел свет, солнца не было видно. Я пытался понять, что происходит, и тут увидел миссис Карпентер, идущую по проходу. Она уговаривала всех угомониться и вспомнить наконец, что здесь больница, а не Мэдисон-сквер-гарден[19]. Я посмотрел на Билли. Он сидел в своей кровати прямо, и по его виду можно было понять: он тоже пытается разобраться, что происходит. Лицо его казалось растерянным и даже испуганным. Я повернулся к мистеру Саво — но его кровать была пуста.
Шум немного поутих, но радио продолжало надрываться. Я вслушивался, но передача все время перекрывалась криками «ура!», диктор называл места Кан и Карентан. Еще он говорил что-то о британских воздушно-десантных дивизиях, отвоевывающих плацдармы, и об американских воздушно-десантных дивизиях, препятствующих движению вражеских войск на полуостров Котантен. Ни одно из этих названий ничего мне не говорило, и я не понимал, почему все так возбуждены. Военные новости передавались постоянно, но они никого не приводили в такое возбуждение, пока не случалось что-то из ряда вон выходящее. Я подумал, что мистер Саво сидит сейчас на чьей-нибудь кровати, и огляделся. Миссис Карпентер направилась к нему, и по ее походке я понял, что она рассержена. Потом я увидел, как мистер Саво вскакивает и возвращается к центральному проходу. Диктор тем временем говорил что-то об острове Уайт, о Нормандском побережье, о бомбардировщиках королевских ВВС, которые атакуют береговую артиллерию противника, и о бомбардировщиках ВВС США, которые атакуют прибрежные укрепления. Я вдруг осознал,
Мистер Саво подошел к моей кровати. Он был зол, а черная заплатка на глазу придавала его длинному, костистому лицу пиратский вид.
— «Вернитесь в кровать, мистер Саво, — передразнил он. — Вернитесь в кровать сию же секунду!» Можно подумать, что я при смерти… Сейчас не то время, чтобы валяться в кровати.
— Это наступление в Европе, мистер Саво? — сильно волнуясь, спросил я.
Я чувствовал себя приподнято, но неспокойно, и мне бы хотелось, чтобы все кричали «ура» чуть-чуть потише.
Он посмотрел на меня сверху вниз:
— Это «День Д», Бобби. Мы отовариваем их по полной. А Тони Саво должен возвращаться в свою кровать!
Тут он заметил радиоприемник, который мой отец принес накануне.
— Эй, Бобби, это твое радио?
— Именно! — воскликнул я. — Совсем про него забыл!
