— Ты уж осторожнее с глазами, Роберт.
Я снова не нашелся что ответить.
— Роберт — это ведь взрослое имя, правда? Сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
— Точно, взрослый.
— Зови меня Бобби. Не такой уж я и взрослый.
— Красивое имя — Бобби. Вот и хорошо, буду звать тебя Бобби.
Я смотрел на него не отрываясь. У него было такое красивое, благородное лицо. Руки спокойно лежали на одеяле, а глаза — направлены на меня и совершенно пусты.
— Какие у тебя волосы, Бобби? Можешь мне описать, как ты выглядишь?
— Конечно. У меня черные волосы и карие глаза. И лицо такое же, как миллион других, которые ты видел — о которых ты слышал. Рост примерно пять и шесть[17], у меня большая шишка на лбу и забинтован левый глаз.
Он неожиданно звонко рассмеялся.
— Хороший ты человек, — сказал он с чувством. — Прямо как мистер Саво.
Мистер Саво смотрел на нас. Он закончил ужин и сгреб в руки колоду карт.
— Именно это я и втолковывал моему менеджеру. Я хороший парень! Я что, виноват, что меня вырубили? Он во мне разочаровался, видите ли. Паршивый ссыкун.
Билли повернулся на звук голоса.
— С вами снова все будет в порядке, мистер Саво, — сказал он серьезно. — Вы снова будете наверху.
— Конечно, Билли, — отозвался тот, глядя прямо на Билли. — Старина Тони снова подымется.
— Тогда я приеду к вам на сборы посмотреть, как вы тренируетесь, и мы устроим трехраундный матч, как вы мне обещали.
— Ну конечно, Билли.
— Мистер Саво обещал мне трехраундный матч после моей операции, — с энтузиазмом объяснил мне Билли, по-прежнему повернув голову туда, откуда доносился голос Тони Саво.
— Отлично.
— Это такая новая операция, — продолжил Билли, поворачивая лицо в мою сторону. — Мне папа объяснил. Во время войны придумали новый метод. Здорово будет провести с вами трехраундный, мистер Саво.
— Ну конечно, Билли, конечно.
Мистер Саво сидел на своей кровати и смотрел на Билли, совсем забыв про карты, которые сжимал в руке.
— Здорово будет снова видеть, — сказал мне Билли. — Это была авария. Уже давно. Мой папа был за рулем. Но это не он виноват.
Мистер Саво взглянул на колоду карт, затем снова положил ее на ночной столик.
Буфетчик опять пошел вдоль кроватей, собирая подносы.
— Понравился ужин? — спросил он у Билли.
Тот повернулся на голос:
— Прекрасный ужин.
— А тебе, Громила?
— Цыпленок… — отозвался Тони Саво. — Чего уж в цыпленке хорошего?
Голос его был теперь безжизненным, весь энтузиазм испарился.
— А что это ты кости на сей раз оставил? — удивился буфетчик.
— Разве выстоишь десять раундов на одних цыплятах…
Но уже не было похоже, что он говорит это от всего сердца. Я увидел, как он откинулся на подушку и уставился в потолок левым глазом. Затем закрыл его и скрестил на груди свои длинные волосатые руки.
— Сейчас мы ее опустим, — сказал буфетчик, принимая у меня поднос.
Он склонился в ногах моей кровати, и я почувствовал, как моя голова возвращается в горизонтальное положение.
Билли тоже откинулся на подушку. Я увидел, как он лежит с открытыми глазами, направленными на потолок, ладони под головой, локти выставлены наружу. Затем я заметил человека, спешащего по центральному проходу. Когда он достаточно приблизился, чтобы я мог его разглядеть, я увидел, что это мой отец.
Я готов был закричать, но сдержался и смотрел, как он вдет к моей кровати. Он нес что-то обернутое в газету. На нем были его обычный темно-серый двубортный костюм и серая шляпа. Он выглядел худым, и встревоженным, и бледным. Глаза за очками в металлической оправе покраснели, как от долгой бессонницы. Он быстро подошел с левой стороны кровати, посмотрел на меня сверху вниз и попытался улыбнуться. Но улыбки совсем не вышло.
— Мне только недавно позвонили из больницы, — сказал он, с трудом переводя дыхание. — Сказали, что ты проснулся.
Я начал садиться на кровати.
— Нет. Лежи спокойно. Мне сказали, что тебе еще рано садиться.
Я откинулся обратно и взглянул на него. Он сидел на краешке кровати, положив сверток рядом с собой. Редкие седые волосы в беспорядке топорщились на голове. Это было необычно для моего отца: я не мог припомнить, чтобы он вышел из дому, тщательно не причесавшись.
— Ты проспал почти целый день, Рувим, — сказал он, снова пытаясь улыбнуться. Его обычно мягкий голос на сей раз звучал несколько хрипло. — Как ты себя чувствуешь?
— Сейчас — хорошо.
— Мне сказали, что у тебя небольшое сотрясение. Голова не болит?
— Нет.
— Мистер Галантер звонил мне сегодня несколько раз. Хотел узнать, как ты. Я отвечал, что ты спишь.
— Замечательный он человек, мистер Галантер.
— Мне сказали, что ты можешь проспать несколько дней. И очень удивились, когда ты проснулся так быстро.
— Этот мяч был такой сильный…
— Да. Наслышан я об этих спортивных играх.
Он казался очень наряженным, и я не мог понять, что его так беспокоит.
— Медсестра ничего не сказала про мой глаз. С ним все в порядке?
Он выжидательно на меня посмотрел.
— Ну конечно, с ним все в порядке. Почему бы это ему не быть в порядке? Доктор Снайдмен делал операцию, он очень крупный специалист.
— Мне делали операцию?
Вокруг меня не было никаких намеков на то, что мне делали операцию.
— А в чем было дело? Почему меня пришлось оперировать?
Отец уловил нотку страха в моем голосе.
— Все с тобой будет в порядке, — успокоил он меня. — У тебя в глазу застрял кусочек стекла, и его пришлось вынимать. Но теперь все в порядке.
— Стекло в глазу?
Отец медленно кивнул:
— Да. На самом краю зрачка.
— И они его вынули?
— Доктор Снайдмен его вынул. Мне сказали, что он сотворил чудо.
Но мой отец не выглядел так, словно чудо уже произошло. Он сидел на краешке моей кровати растерянный и подавленный.
— И теперь глаз в порядке?
