белые посыпались с бронепоезда как горох. Тотчас же с бронеплощадки, на которую взобрались наши бойцы, кто-то весело закричал, глядя вслед убегавшим деникинцам:
— Смотри, смотри, ребята, позади всех поп драпает…
Так же стремительно развивались события и у Луппа, атаковавшего позиции вражеской пехоты. Боя почти не было — окопы взяли на «ура». Оно гремело все громче и громче. Бойцы кричали во все горло, стараясь этим привлечь внимание своих товарищей, занимавших оборону по ту сторону Тетерева, за мостом. Но оттуда никто не отзывался: не понимали, что тут происходит, опасались провокации.
Луппа снарядил делегацию к северянам, но как только она вошла на мост, с той стороны был открыт огонь. Делегация приползла назад. Предприняли еще несколько попыток пройти через мост, и опять все с тем же результатом. После этого послали одного добровольца, вызвавшегося перейти речку вброд в стороне от моста. Ему повезло, и северный берег Тетерева сразу ожил: оттуда раздались ответные крики «ура», заиграла музыка, к реке стали сбегаться красноармейцы. Некоторые переходили на нашу сторону вброд и, мокрые с ног до головы, обнимали наших бойцов, жали руки, хлопали по спинам и все повторяли:
— Здравствуй, товарищ!
Это были бойцы китайского батальона из Интернационального полка. Мало слов знали они по-русски, а мы не умели говорить по-китайски и отвечали им так же односложно:
— Здравствуй, товарищ!
— Да здравствует товарищ Ленин! — кричали довольные китайцы.
— Да здравствует Интернационал! — вторили им мы.
В ознаменование встречи с Интернациональным полком (кроме китайцев, в нем были венгры и немцы — по батальону каждой нации) был переименован захваченный нами у деникинцев бронепоезд. Старое название «Генерал Корнилов» зачеркнули углем и над ним написали мелом «Память 18 сентября».
На следующий день вечером, соединившись со своим полком, мы узнали, что получена поздравительная радиограмма от командования 12-й армии. Но там же ожидала нас и печальная весть: два часа назад скончался Алексей Гончаров. Говорили, что он умер сразу после того, как узнал о нашей победе, и, умирая, будто бы сказал:
— Ну теперь я могу спокойно расстаться с жизнью, уверен, что победа будет доведена до конца, — и попросил своих земляков, сидевших возле него, передать в Хорлы родным, чтобы они не плакали, а сам заплакал да так, со слезами на глазах, и помер.
Много разговоров было о смерти Гончарова. По-разному рассказывали. Некоторые утверждали, что его последними словами были такие:
— Пехотинцы умирают в поле, моряки в море, а я, моряк, умираю тут рядом с вами, — и будто бы при этом он не заплакал, а улыбнулся.
А другие заверяли, что, умирая, он пел любимую в полку песню, переделанную им на свой лад:
И все страшно ругали наших медиков: от Херсона почти до самого Киева довезли, лечили, лечили, а спасти не смогли!
Схоронили Гончарова на опушке леса, недалеко от Ирпеня. Когда заиграл оркестр, деникинская артиллерия открыла огонь, но похороны продолжались и обошлись без жертв — снаряды падали с большим перелетом.
ЗА ЧТО ТАКОЕ НАКАЗАНИЕ?
Тут можно было бы и закончить рассказ о боевом землячестве крестьянской бедноты Днепровщины — о том, как мы боролись за Советскую власть в своем родном уезде, как создали здесь свой полк и как этот крестьянский полк влился в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Но ведь и после того наши турбаевцы остались турбаевцами со всеми своими достоинствами, за которые их хвалили и славили, и со всеми своими недостатками, из-за которых нам еще пришлось пережить неприятности.
После походной жизни с бесконечными маршами и короткими бивуачными привалами начались тягучие позиционные будни.
Полк занимал оборону по левому болотистому и открытому берегу Ирпеня — тут рос только мелкий кустарник. А противоположный берег, занятый белыми, был высок и сплошь покрыт густым лесом.
До осеннего ненастья мы не позаботились как следует о благоустройстве своих окопов, землянок и блиндажей. В них начала всюду пробиваться вода. Пришлось спешно делать в окопах помосты, а в землянках нары.
С запозданием начали рыть и ходы сообщения. Думали обойтись без них, а нельзя было: белые нет- нет да и поймают на мушку связного, караульного или бойца, беспечно шагающего с котелком к кухням, стоявшим за поймой в небольшом леске.
С наступлением ненастья начал свирепствовать тиф. Одной из первых жертв его стал Алеша Часнык.
— Вот тоже большой мечтатель был, все рассказывал, как хорошо будем жить, а сам в восемнадцать лет помер, — говорили в полку.
Смерть от тифа казалась нашим людям особенно обидной. Вроде как бы помер человек без чести и славы, которая ему полагалась.
Опять в разговорах зазвучали унылые нотки. Плохо налаживалось дело с подвозом продовольствия. Холод и слякоть застали бойцов в летнем обмундировании, в драной обуви.
Иных ворчунов трудно было унять. Они во воем обвиняли каптеров и поваров. Как только не величали их — и бездушными тыловыми крысами, и дармоедами. Особенно доставалось каптерам после того, как в полк привезли шинели и пулеметчику Михаилу Бондаренко, дяде саженного роста, дали такую, которая впору была только связному мальчику Яше.
— Ну скажите, есть ли у них, у этих тыловых крыс, какое-нибудь чувство к человеку? — возмущался Бондаренко.
Пока не было шинелей, люди дрожали от холода, но не жаловались. А привезли шинели — и пошла воркотня: одному дали короткую, другому слишком длинную.
Тяготила днепровцев позиционная жизнь. Раздражали разные невзгоды. Досаждала артиллерия белых, методично бившая откуда-то издалека. Угнетала эпидемия тифа, вырывавшая из рядов полка еще больше жертв, чем фугаски противника. Но как только завязались горячие бои, воркотня опять затихла.
Дроздовцы пытались отбросить нас подальше от Киева, точно предчувствовали, что мы скоро пойдем в наступление. У местечка Ирпень они создали сильные предмостные позиции с пулеметными гнездами на кургане и оттуда рвались вперед. В контратаку пошла рота Павло Биленко и сбила белых с кургана. Дроздовцы отходили к мосту. Павло с полуротой кинулся им наперерез вдоль заросшего кустарником берега и тут, на резком изгибе реки, попал под перекрестный огонь двух кинжальных пулеметов. Четырнадцать бойцов и сам командир роты поплатились жизнью за отчаянную попытку овладеть мостом с ходу. Павло был убит наповал двумя пулями в голову.
Хоронили мы Павла на Ирпенском кладбище. С надгробными речами выступили оба его брата. Они говорили о своей Збурьевке — как бедно жило это безземельное село, окруженное песками и плавнями,
