пятиалтынный и протянул ему.
'Корми их всех своим кровным', — думал он, торопливо протискиваясь к большому шинку на углу. Здесь было уже много посетителей. Во дворе, во флигельке жил писарь.
Он как раз в эту минуту сидел у окна за столом с цыгаркой в зубах, в одной рубахе, неумытый и растрепанный. В углу, на сеннике, укрывшись пальто, спала какая-то женщина.
— Присядь, хозяин! — Писарь смахнул со стула грязную одежду и придвинул его Борыне. Борына сел и подробно изложил свое дело.
— Выиграешь, как бог свят! Еще бы! Корова околела, мальчишка захворал с испугу! Дело верное! — Он потер руки и стал искать на столе бумаги.
— Да мальчик-то здоров.
— Мало ли что, он мог захворать. Ведь лесник его избил!
— Нет, это — соседского парнишку.
— Жаль, а то бы еще лучше было. Ну, да ничего, я уж как-нибудь так состряпаю, что будет и болезнь от побоев и издохшая корова. Пусть помещик платит!
— А мне главное — чтобы было по справедливости.
— Сейчас напишем заявление. Франя, да подымись ты, лентяйка! — крикнул писарь и так сильно толкнул лежавшую, что она подняла взлохмаченную голову.
— Принеси-ка водки и закуски какой-нибудь..
— Да у меня ни гроша, а в долг, — сам знаешь, не поверят, — пробормотала Франя и встала с сенника, зевая и потягиваясь. Баба была огромная, как печь, лицо у нее было обрюзгшее, испитое, все в синяках, а голос тонкий, как у ребенка.
Писарь трудился так, что перо скрипело, попыхивал цыгаркой, пуская дым в лицо Борыне, и время от времени, потирая худые веснушчатые руки, смотрел на Франю. Написав жалобу, он взял за нее рубль и еще другой — на гербовые марки, и сторговался за три рубля выступить на суде, когда дело будет разбираться.
Борына охотно согласился, рассчитывая, что помещик ему заплатит за все с лихвой.
— Дело мы выиграем — ведь есть же справедливость на свете! — сказал он, собираясь уходить.
— Не выиграем в волостном, подадим на съезд, съезд не поможет, так пойдем в окружной, в судебную палату, — а не отступимся!
— Еще бы я свое дарил! — сердито крикнул Борына. И кому еще — помещику, у которого столько леса и земли! — думал он, выходя на площадь, — и тут же, в шапочном ряду, наткнулся на Ягну.
Она стояла в темно-синей мужской шапке на голове, а вторую торговала.
— Поглядите-ка, Мацей! Этот рыжий говорит, что добротная, да небось врет.
— Шапка хорошая. Это для Енджика?
— Для него. Шимеку я уже купила.
— Не мала ли будет?
— Нет, у него голова точь-в-точь как у меня.
— Славный был бы из тебя парень!
— А то нет! — воскликнула Ягна задорно, сдвинув шапку немного набекрень.
— Сейчас бы тебя тут на работу нанимать стали.
— Ну, нет! — засмеялась она. — Я бы дорого запросила.
— Кому дорого, а кому и нет… Я бы ничего не пожалел.
— И в поле работать я бы не стала.
— А я работал бы за тебя, Ягуся, — сказал он, понизив голос, и посмотрел на нее так страстно, что девушка в смущении отступила и, уже не торгуясь, заплатила за шапку.
— Ну что, продали корову? — спросил он через минуту, опомнившись и подавив в себе желание, которое, как хмель, ударило ему в голову.
— Да. Ее купили для ежовского ксендза. Мать пошла с органистом — он хочет нанять себе работника.
— А мы с тобой зайдем выпить хоть по рюмочке наливки!
— Что вы! Зачем это?
— Ты, должно быть, озябла, Ягуся, так согреешься маленько.
— Куда же это я с вами пойду водку пить! Придумаете тоже!
— Так я сюда принесу, и мы с тобой выпьем, Ягуся.
— На добром слове спасибо, а только мне надо мать найти.
— Пойдем, я тебе помогу, Ягуся, — сказал он тихо и пошел впереди. Он так работал локтями, что Ягна свободно шла за ним сквозь густую толпу, но, когда они вошли в ряды, где торговали разной галантереей, девушка стала на каждом шагу останавливаться у нее глаза разбегались при виде всех разложенных тут товаров.
— Ох, красота-то какая, Господи Иисусе! — шептала она, остановившись перед лентами, качавшимися в воздухе и горевшими на солнце, как радуга.
— Выбери, Ягуся, какая тебе больше нравится, — сказал после некоторого раздумья Борына, поборов скупость.
— Где уж! Вон та желтая в цветах наверняка рубль стоит, а то и полтора!
— А это не твоя забота — бери!
Но Ягна скрепя сердце выпустила из рук ленту и пошла дальше, к другой палатке, а Борына задержался на минуту. Во второй лавке торговали платками и всякими материями.
— Экая прелесть, Господи! — шептала очарованная Ягна, погружая дрожащие руки то в зеленый атлас, то в алый бархат. У нее даже голова кружилась и сердце замирало от восторга. А какие платки тут были! Пунцовые шелковые с зелеными цветами по краю! И золотистые, как дароносица! И голубые, как небо после дождя! И белые! А всех краше были те разноцветные и легкие, как паутина, что блестели и переливались, как вода на солнце! Ягна не вытерпела и стала примерять один, глядясь в зеркальце, которое держала перед ней торговка.
Платок очень шел к ней — словно она зорьку обмотала вокруг своих льняных волос, а голубые глаза сияли от удовольствия, и фиолетовая тень падала от них на разгоревшиеся щеки. Она улыбалась и была так хороша, такой молодостью и здоровьем веяло от нее, что люди смотрели на нее и спрашивали друг у друга:
— Пани какая нибудь переодетая, что ли!
Долго любовалась собой Ягна, но, наконец, с тяжелым вздохом сняла платок с головы и, хотя не думала его купить, начала торговаться, — просто так, чтобы подольше глаза тешить.
Но когда торговка спросила за платок пять рублей, она сразу остыла, да и Борына потащил ее дальше.
Потом она постояла еще перед бусами, а было их немало, словно кто всю лавку усеял этими драгоценными камешками, и они сияли и переливались так, что глаз отвести нельзя было: желтые янтари, как кусочки пахучей смолы, кораллы — словно нанизанные на шнурок капельки крови, белый жемчуг, крупный, как лесной орех, серебряные и золотые бусы…
Ягуся все примеряла и выбирала, но больше всего ей понравилась нитка кораллов. Она в четыре ряда обмотала ее вокруг белой шеи и повернулась к старику:
— Поглядите-ка!
— Хороша ты в них, Ягуся… Да мне-то кораллы не в диковинку, — осталось после покойницы в сундуке что-то ниток восемь, крупных, как хороший горох, — сказал он умышленно небрежным тоном.
— Что мне с того, когда они не мои! — Ягна резким движением бросила кораллы на прилавок и пошла дальше большими шагами, хмурая и опечаленная.
— Присядем на минутку, Ягуся.
— Мне, к матери пора.
— Не бойся, без тебя не уедет.
Они присели на каком-то дышле.
— Славная ярмарка, — заметил Борына после минуты молчания, осматриваясь вокруг.
