Витек что-то бурчал, защищался, нырял под тулуп, но в конце концов встал и бродил по двору сонный и вялый.
Хозяин сегодня заспался. Солнце уже взошло, румянило иней и зажигало зарево в воде озера и оконных стеклах, а из избы все еще никто не показывался.
Витек сидел на пороге хлева, зевал и с ожесточением почесывался. Увидев, что воробьи стали слетаться с крыш к колодцу и плескаться в корыте, он принес лесенку и полез под крышу — заглянуть в ласточкино гнездо: что-то уж очень тихо там было.
— Замерзли, что ли?
Он стал бережно вынимать из гнезда застывших птенчиков и класть их к себе за пазуху.
— Ой, Куба, померли! — Он подбежал к работнику и показывал ему неподвижных, окоченелых ласточек.
Куба взял одну из них в руки, приложил к уху, дунул ей в глаза и объявил:
— Они застыли — видишь, как подморозило! Вот глупые, что же они не улетели в теплые края? Ну, ну… — и он пошел к своей работе.
А Витек сел у крыльца под навесом, выбрав такое место, куда солнце уже доходило и заливало белые стены, по которым ползали мухи. Он вытаскивал из-за пазухи одну за другой тех птичек, которые уже отогрелись у него на груди и помаленьку начинали шевелиться, дышал на них и раскрывал им клювики. Когда они оживали, открывали глаза и начинали рваться из его рук, он правой рукой шарил по стене и, поймав муху, кормил ею птичку, потом отпускал ее на волю.
— Лети себе к матери, лети, — шептал он, глядя, как ласточки садились на соломенную крышу хлева, чистили перышки клювами и щебетали, словно благодаря его.
А Лапа сидел перед ним, потешно скулил и кидался за каждой птичкой, выпорхнувшей из рук Витека, но, пробежав несколько шагов, возвращался ни с чем на свое место — подстерегать следующую.
— Как же, лови ветер в поле! — бормотал Витек. Он был так поглощен отогреванием ласточек, что и не заметил, как Борына вышел из-за угла избы и остановился перед ним.
— Пташками забавляешься, стервец, а?
Витек сорвался с места, но убежать не успел — хозяин ухватил его одной рукой за шиворот, а другой торопливо, снимал с себя широкий и жесткий ремень.
— Не бейте! Ой, не бейте! — только и успел крикнуть мальчик.
— Вот какой ты пастух? Так-то ты за скотиной смотришь, а? Самую лучшую корову загубил! Ах ты, подкидыш, чучело варшавское! — Он стегал его с остервенением куда попало. Ремень так и свистел, а мальчик извивался, как угорь, и вопил:
— Не бейте! Господи! Ой, убьет он меня!.. Хозяин!.. Иисусе! Спасите!
Даже Ганка выглянула из избы, а Куба плюнул и ушел в конюшню.
Борына все бил и бил мальчика, вымещая на нем свою досаду. Витек уже посинел, из носа у него шла кровь, он кричал благим матом. Наконец, он каким-то чудом вырвался и, подхватив обеими руками штанишки, убежал за ворота.
— Иисусе, убил он меня, забил насмерть! — кричал он, громко плача, и так мчался, что остальные ласточки выпадали у него из-за пазухи и сыпались на дорогу.
Борына еще погрозил ему вслед, опоясался ремнем и, войдя в дом, заглянул на половину сына.
— Солнце уже высоко, а ты все валяешься! — прикрикнул он на Антека.
— Наработался вчера, как вол, надо же человеку отдохнуть.
— Я на суд еду. Привезешь картошку с поля, а людей, как кончат копать, отправь листья сгребать на подстилку. Да еще ты бы колышки вбил — надо стены законопатить.
— Сами себе конопатьте — нам тут не дует.
— Ладно! Законопачу свою половину, а ты мерзни, лежебока.
Он хлопнул дверью и ушел к себе. Здесь Юзя уже развела огонь и собиралась идти доить коров.
— Живо давай есть, мне ехать пора.
— Не разорваться же мне, двух дел разом не сделаешь! — огрызнулась Юзя и вышла.
'Минутки спокойной нет, то и дело грызись со всеми!' — думал Борына, одеваясь. Он был зол и расстроен. Как же — с сыном вечная война, слова ему сказать нельзя, сразу готов глаза выцарапать или ответит такое, что все нутро у тебя перевернется. Ни на кого нельзя понадеяться, так один и майся всегда!
Раздражение росло, и он тихо ругался и швырял куда попало одежду, сапоги.
'Обязаны отца слушаться, а не слушаются! И отчего бы это!' — думал он.
Видно, тут не обойтись без палки! И крепкой палки! Давно надо было мне за них приняться — сейчас после смерти покойницы Марыси, когда началась эта грызня из-за земли. А я все крепился, не хотел сраму перед людьми. Ведь хозяин я не завалящий, а на тридцати моргах, и роду не какого-нибудь — Борына! Да добром с ними ничего не сделаешь, нет!
Он вспомнил о зяте-кузнеце, который исподтишка всех бунтовал, да и сам все приставал к нему, требуя, чтобы он отделил ему шесть моргов поля и морг лесу, а остального он, мол, подождет…
'Это он, значит, смерти моей ждет! Подожди, окаянный, подожди! — думал Мацей со злобой. — Пока я жив, ты у меня ни единой полоски не увидишь! Скажите, какой хитрец!'
Картофель уже бурно кипел в котелке, когда Юзя вернулась, подоив коров. Она мигом приготовила завтрак.
— Юзька, ты мясо без меня продавай. Завтра воскресенье, и люди уже проведали, их тут много налетит. Только, смотри, в долг никому не давай… Заднюю часть оставь для нас. Позовем Амброжия, он засолит и приправит.
— Да ведь и кузнец это умеет…
— Ну да — этот поделился бы с нами, как волк с овцой.
— Магде обидно будет, что нашу корову делят, а ей ничего не достанется.
— Так ты для Магды вырежь кусок и отнеси ей, а кузнеца не зови.
— Какой вы добрый, тато!
— Ну, чего там, доченька, чего уж! Ты тут присмотри за всем, а я тебе зато из города булочку привезу или что другое.
Он поел, опоясался, пригладил рукой жидкие растрепанные волосы, взял кнут, но все не уходил и оглядывал избу.
— Не забыть бы чего! — Ему хотелось заглянуть в чулан, но он не мог сделать этого при Юзе и, перекрестившись, вышел.
Уже сидя в повозке и подбирая холщовые вожжи, он крикнул стоявшей на крыльце Юзе:
— Как управятся с картошкой, пускай сразу идут в лес сгребать подстилку, квитанция за образами. Да пусть срубят там какой-нибудь граб или елочку — пригодится.
Повозка тронулась и была уже за воротами, когда под яблонями Борына заметил Витека.
— Забыл!.. Тпру!.. Витек! Пусти коров на луг, да смотри за ними хорошенько, а не то так тебя, подлеца, вздую, что будешь помнить!
— Как бы не так! Поцелуйте меня… кое-куда! — дерзко крикнул Витек, исчезая за амбаром.
— Поговори у меня еще! Вот слезу с брички, так не обрадуешься!
За воротами он свернул влево, на дорогу к костелу, и так вытянул лошадь кнутом, что она затрусила рысью по каменистой дороге.
Солнце стояло уже высоко над избами и пригревало все жарче, от покрытых изморозью крыш поднимался пар и капала вода. Только в тени под плетнями, в садах и в балочках еще лежал седой иней. По поверхности озера ползли последние клочья тумана, а из-под них уже искрилась вода, отражая блеск солнца.
В деревне начиналось обычное движение. Утро было ясное и холодное, в воздухе после ночных заморозков чувствовалась резкая свежесть, и потому люди двигались проворнее, были бодрее и говорливее.
