Вот на углу сидит на крошечной плетеной табуретке седой старик в сандалиях на каучуковом ходу. По-доброму блестят темные глаза. Перед ним деревянная скамейка, на ней пластиковые ящики с поджаренными засахаренными орехами — арахис, кешью, миндаль. Старик полон достоинства, не ловит покупателей и, когда их нет, времени даром не теряет. Из старых журналов делает маленькие кулечки, в которые насыпает орехи. Эта традиционная профессия продавцов орехов тоже пришла в Сингапур из Индии. Там их зовут «кадалей», что на тамильском означает «арахис», хотя продают они и пирожки со специями.
В Сингапуре старики торгуют только орехами, их именуют «качанг-путэ» — в дословном переводе с малайского «белые орехи».
Текут потоки людей по Серангун-роуд. Кто они? Представители дравидийской этнолингвистической семьи — телугу, малаяли, но больше тамилы — звучит булькающая речь. Встречаются и североиндийцы — гуджаратцы, синдхи, бенгальцы, хиндустанцы. Их тут куда больше, чем в соседней Малайзии.
Бывают мгновения, когда вам кажется, что все здесь не просто индийцы — все приверженцы индуизма. Но не торопитесь с выводами. Если у вас хороший слух, вы услышите и другие звуки. Гортанная песня муэдзина зовет мусульман к молитве, звоночек буддийского жреца приглашает верующих в храм. Сингапур — это сумма контрастов, которые словно смешались в густом, вязком воздухе. Он, кажется, соткан из намеков. Неуловимость ему свойственна. Помню, как однажды в крошечной кофейне на Серангуне в час полуденного зноя, когда звонкие процессии в праздник тайпусам сменяли друг друга, я безуспешно расспрашивал хозяина о деталях этого праздника. Ответы были односложны. Куда больше знаний он обнаружил о только что отшумевшем хари райя пуаса — празднике окончания мусульманского поста. Он и оказался мусульманином-малаяли. Предки его приехали в Сингапур из Малабара, и их называют здесь мопла. Имя его — Шах-Джахан — напоминает одну из страниц истории Индии, когда правили ею Великие Моголы. Так звали падишаха, приказавшего построить в честь любимой супруги Мумтаз мавзолей Тадж- Махал — восьмое чудо света.
Когда в предзакатные минуты покоя багряным глянцем вспыхивают окна, на смену бурным ритмам джазов приходят протяжные звуки раковины, согретой дыханием играющего. Эти записанные на пленку мелодии напоминают слушателю о самом древнем инструменте, которым индусы встречают и провожают солнце. Жалобные стоны ситара, классического струнного щипкового инструмента, сменяются виртуозными ритмами барабана мриданга. Бесконечные импровизации. Музыка ночи — так назвал ее Рабиндранат Тагор.
В «Комала Вилас» я не попал — «в знойный день жди любых неожиданностей».
Вышел на улицу — словно окунулся в неизвестность.
Знаете, что такое тропический зной? Отвесное солнце, небесная звенящая лазурь. Томление жаркого воздуха. Древние греческие философы называли тропический пояс «опаленным» и на картах писали: «область необитаемая вследствие чрезмерного жара». И хотя позднее предрассудок этот был развеян, люди узнали, что понятия «тропический» и «жаркий» не всегда совпадают, в полуденные часы вспоминаешь греков.
Текут потоки людей. Очертания теряются. В мареве люди растекаются по переулкам и снова возникают. А может быть, это уже другие? Вот то самое оранжевое сари, тот самый белый саронг, тот самый темно-синий сонгкок. Но куда же это все исчезло? Пот застилает глаза, воздух струится, и все эти сари, саронги, сонгкоки двигаются от центрифуги, выжимающей зеленый сок сахарного тростника, к тележке, где продается сарабат-сусу — имбирный напиток с молоком: в знойный день нет ничего лучше.
Подхваченный потоком, я медленно брел по горбатым улочкам и переулкам, время от времени бросая взгляд на их названия. Хинду — это понятно, вполне в стиле Серангуна. Но почему Китченер, Марна, Сомма? Кому пришло в голову воскрешать в памяти лица и события первой мировой войны, в которой Сингапур не участвовал? Так я вышел на улицу Петэна (уж не тот ли маршал, который сдал Францию Гитлеру?). Но это уже события второй мировой войны. В ней Сингапур участвовал вынужденно и в результате на три с половиной года перестал быть Сингапуром. Оккупировавшие его японцы дали стране имя Сёнан (Просветленный юг). Так почему все-таки Петэн? Вижу даосский храм. Благостно пахнет свечами. Тихо струится синий дымок ароматических палочек. На алтаре традиционные приношения — яблоки, мандарины, апельсины. Храм обещает прохладу и неожиданность. Я готов войти под его своды, как вдруг…
Эти звуки возникли именно вдруг. Их не было. Только зной и шарканье сандалий обрызганных солнцем людей.
И вдруг на негромкой ноте возник звук. Он рвался куда-то, то ли плакал, то ли смеялся. Скорее плакал. Потом сменился хриплым клекотом и пресекся. Еще мгновение — и взорвалась пронзительная трель. Подхватила оборвавшуюся мелодию. Зазвенел многоголосый хор. И снова тишина. Потом отдельные трели, словно журчал ручей.
Завернул за угол и оказался на зеленой поляне. Ажурное дерево «пожар леса» роняет яркие цветы. И они падают, падают… Красный медленный дождь. Везде клетки с птицами. Одни на металлических крюках подвешены к ветвям, другие стоят на траве.
Люди смотрят с балконов, прогуливаются среди клеток; вечно спешащие мотоциклисты, гроза сингапурских пешеходов, вынырнув из переулка, гасят скорость. Голосов людей почти не слышно. Только обрывки неспешной беседы в шелесте падающих лепестков. Все настроены на тишину, такую драгоценную в этом городе (по данным Гонконгского университета, Сингапур занимает второе место в мире по шуму, уступая лишь Гонконгу). Тут было царство птиц.
Еще одна из сингапурских загадок: тропики, почти экватор, а птиц мало. В саду дома, где мы жили, пела по утрам золотая иволга. Изысканно утонченное пение, напоминающее звуки флейты. Шуршали листвой какие-то другие невидимые птицы… Птичий парк раскинулся на склоне холма, среди промышленных предприятий, где собраны птицы со всего света, даже перуанские пингвины живут в кондиционированной обители и дают потомство. Но все-таки это скорее аттракцион. Куда делись птицы?
Сингапур — классический пример всестороннего вмешательства человека в природу. Земельная жажда. Как ее утолить? Рубили джунгли — возникали плантации перца. Срывали холмы, засыпали ими болота — появлялись промышленные предприятия. Мангровые заросли уступали портовым причалам. Исчезают болота — пропадают болотные птицы. Тяжело птицам, питающимся падалью. Сингапур, известный своей чистотой, не для них. Яванский воробей, привыкший воровать пищу там, где она плохо лежит, после того как стало появляться больше современных домов (да и в старых традиционных жилищах стали бережнее хранить пищу), практически исчез. А скворцы приспособились. Своими острыми длинными клювами достают пищу из щелей домов. Некоторые птицы пытаются адаптироваться к новым условиям. Один ученый уверял, что скоро должна появиться в предместьях синица, жившая в манграх. Просто изменит свои привычки. Малиновка, черно-белая птица с громким свистом, в свое время приспособилась к жизни в кампонгах и на фермах, но те стали исчезать. И адаптация обернулась для малиновки трагедией, а ведь птица эта так близка к человеку.
Ученые считают: Сингапуру вообще не повезло с птицами. В данном случае роль перекрестка не в
