его пользу. Главные пути миграции птиц в этом районе идут вдоль восточного и западного побережья Малаккского полуострова, минуя Сингапур. В шестидесятых годах провели такое обследование. В большом, удачно расположенном сингапурском саду полтора года наблюдали за пернатыми. Обнаружили 48 видов, из них только 30 местные породы и регулярные визитеры. В куда меньшем по площади саду Ибадана (Нигерия) было зарегистрировано 102 вида, из них 73 — постоянные жители. Как видите, Африка птицам милее. Правительство республики предпринимает решительные меры по спасению окружающей среды в Сингапуре. Перспектива каменных джунглей никак не устраивает. Сингапурцу могут снизить подоходный налог, если авторитетная комиссия установит, что деревья в его саду хорошо видны со стороны дороги, а изгородь не мешает прохожим любоваться садом. Сингапур — одно из немногих мест на земле, где человек может быть строго наказан за то, что повредит дерево. Нельзя цементировать почву в радиусе двух метров от верхней части корня. Иначе дерево задохнется без воды и воздуха.
И все-таки деревья рубят.
«Я дерево. В центре города Завтра меня срубят. Город растет. Я старею. Непросто быть деревом в динамичном городе…» — говорится в одной современной поэме.
День посадки деревьев в ноябре стал национальной кампанией. В этот день появляются 50 тысяч саженцев на сингапурской земле. И среди них особенно любимые птицами джамбу-лаут с широкими листьями, дающими хорошую тень, и тембусу, статное симметричное дерево с могучей кроной и ароматными кремовыми цветами. Пернатые возвращаются. Но долог их путь. И потому скорбные ноты тоски по птицам все еще звучат в прозе, поэзии, живописи.
«Сезон без птиц» — так назвал свое полотно Томас Ёу, один из лучших художников Сингапура. Щемящая картина. Река, деревья, белая лодка. Серо-розовый туман. Оглушительная пустота одиночества — вот как выглядит этот сезон без птиц. Поэт Онг Теонг Хан грустит о той недавней поре, когда полет синего зимородка в пурпурных лучах заката так радовал людей на побережье Чаиги. Теперь здесь аэропорт.
Любопытно, что даже птицу, возведенную в ранг национальной «ланг-лаут» — так на малайском зовут морского орла с белой грудью, — редко встретишь в сингапурском небе.
— Господин Тан опять повысил цену на кузнечиков…
— Самая целебная роса в пять утра…
— Какой диагноз? Острый сердечный приступ…
До моего слуха долетали обрывки фраз людей, сидевших за столиками и неспешно потягивавших пахучий черный кофе. Каждая фраза ясна, а все вместе — абсурд. Это определенно какой-то масонский клуб, подумалось тогда. Здесь мне делать нечего. Без пароля не будет и отзыва. Невысокий человек в бордовой рубашке отделился от кофейного столика и направился ко мне.
— Интересуетесь нашими питомцами? — ироничный прищур глаз, легкая полуулыбка выдавали в нем жизнерадостного, любящего компанию человека.
— Видите эту маленькую бежевую птицу с серыми полосками? Мербок, из породы голубиных. Обидеть ее — преступление. Ведь она приносит счастье. В старом малайском кампонге случился как-то страшный пожар. Все дома сгорели, а один остался — тот, на крыше которого поселился мербок. Мне по душе эта история. Если и легенда, то красивая. Ужасно, когда предрассудок губит живое. Знаете, почему в нашей округе истребили всех воробьев (это воспоминание детства)? Считалось, что они приносят в дом болезни. До сих пор это суеверие, к сожалению, живо.
Так у клетки с мербоком состоялось наше знакомство. Сначала человек в бордо приоткрыл частичку заветного, а потом назвался: «Онг, работаю в судоходной компании» — и снова о птицах.
— Мербок — баловень судьбы. Смотрите, как он тянется к нам. Созсем ручной. Чувствует любовь человека. Птичка рождается с хорошим музыкальным слухом. Все, что человек должен сделать, — добавить тональность к этому мягкому влажному воркованью. Эксперты считают, что песня мербока — композиция, состоящая из фраз, каждая из которых произносится с интервалами в три-четыре секунды. Голоса у них разные: тенора, альты, сопрано.
— А вот другая птица. — Онг подводит меня к бамбуковой клетке с вкраплениями из слоновой кости.
Красные виски, кокетливый черный хохолок, некая отрешенность в позе.
— Это джамбуп, по-малайски — плюмаж. Весьма аристократичен. Мы зовем птицу дэнди. Известна она и под другим именем — птица-папайя. Очень любит этот фрукт.
— А кузнечики? — вдруг вспомнил я ту магическую фразу.
— Кузнечики — любимая пища шармы. — Онг оживился. Ему вообще нравилась роль представителя этого птичьего (или кофейного?) клуба. — Шарма — наша главная птица, я давно принадлежу к ее поклонникам. Это не хобби, нет. Шарма — образ жизни, вызов, если хотите. Вы встаете в шесть утра, чтобы дать ей свежей росы (некоторые уверяют, лучшая роса в пять утра!), купаете в воде с белым перцем, чтобы придать чистоту ее оперению. И она платит вам песней. У каждой шармы — своя мелодия. Этим она отличается от канарейки. У той всегда одна и та же песня. Шарма может имитировать кудахтанье кур, кряканье уток, лаять, жалобно выть и скулить, как собака. Только людям она не подражает. Это привилегия попугаев. Правда, рассказывали о птице, которая великолепно передавала голос разносчика популярного у нас блюда наси-лемак — риса, сваренного в кокосовом молоке с листом пандануса, придающим блюду благоухание. Разносчик приходил обычно после захода солнца, а шарма кричала по утрам, во «внеурочное время» — наси-лемак, наси-лемак… Люди уверяли, что птица чувствовала неловкость: как бы разносчик не подумал, что она его передразнивает, потому и кричала по утрам, чтобы он не слышал.
Потом мы пили горячий черный кофе, приготовленный по старым рецептам. За углом стоял очаг из древесных углей, и благочестивый старец с оливковым лицом жарил зерна, вращая над жаровней круглый металлический барабан.
Онг знакомил меня с членами клуба.
— Панг, Леонг, Чуа… — сдержанные кивки.
— Дядюшка Лим. — Добрый, открытый взгляд, протянутая рука.
— У меня дома сорок птиц, — неторопливо рассказывает дядюшка Лим. — Разные породы. Мербок, шарма, белоглазка — самая маленькая птичка в наших краях. Но вот беда, дети совсем не интересуются пернатыми. Несчастные жертвы урбанизации, — выносит свой приговор дядюшка Лим. — А внуки — другие, помогают деду, чистят клетки, кормят, очень привязаны к птицам. Однажды случилась у нас беда: украли клетку с мербоком. Прошло много дней, решили, что навсегда лишились птицы. И вот пятнадцатилетний внук, проходя мимо кафе, услышал знакомую песню. Узнал мербока. Вбежал в кафе и среди десятков других пернатых увидел нашего мербока. Пришлось обратиться в полицию.
— К сожалению, этот случай кражи не единичный. Один из членов нашего клуба лежит в больнице с острым сердечным приступом. У него украли шарму.
— Дядюшка Лим — единственный из членов клуба большой любитель турниров певчих птиц. Собрал уже пятьдесят наград, — говорит Онг.
Мне случалось бывать на таких турнирах, и теперь комментарии дядюшки Лима были весьма уместны, добавили профессиональный смысл к моему любительскому восприятию этого зрелища.
Представьте зеленое поле стадиона. На нем — зрители. Птицы в клетках — на трибунах. Турнир длится с восьми утра до двенадцати дня. Четыре раунда. Все должно быть справедливо. Одни птицы лучше поют утром, после глотка свежей росы, у других голос крепнет по мере того, как набирает силу солнце. Судьи — самые авторитетные, самые музыкальные. Победители определяются не только по красоте голоса. Имеет значение и манеры птицы — как она держится, двигается, а для шармы, например, важно, как она владеет своим изящным гибким темно-синим хвостом (он в два раза длиннее туловища, и китайцы так и называют шарму — «птица с длинным хвостом»).
— Призы — только символические, никаких денег, — замечает дядюшка Лим.
Я вспомнил о том, как один сингапурец настойчиво убеждал меня купить певчую птичку в роскошной клетке. «Это очень выгодное вложение капитала, — сказал он, — особенно если удастся вырастить
