Штефан будет ездить верхом на этом коне или на его потомках, счастье ему не изменит. Под стенами Килии был случай, когда государь спешился, и тут же осколок угодил ему в колено, отчего князь и поныне страдает. А как воевали Килию второй раз, сел князь на своего коня, и Килийская крепость сдалась. И опять же, как только показался он под Хотином на белом скакуне, устрашились ляшские капитаны и сразу сдали крепость. Так что боярин Миху, намотав все это на ус, стал дознаваться среди людей и проведал, что в Моске живет старый колдун-азиат. И отправился он к нему прошлой зимой и просил поволхвовать, чтобы пали белые господаревы скакуны. Колдун поворожил и получил за это положенную мзду. А потом улыбнулся и сказал: «Я проклял белых коней Молдовы и при тебе растопил их восковые изображения. Как доедешь до Львова, сразу получишь весть об их гибели. А не получишь этой вести — знай, что коней господаря защищает другой колдун. Тогда остается иной путь. Поищи в порубежье смелого разбойника — такой непременно там найдется. Договорись с ним, скажи ему, что моя ворожба поможет ему, и пусть он украдет старого коня».
Иосип Нимирченский умолк. Слушатели не дышали — так поразили их слова посланца.
— Конюший Симион, — проговорил негромко старый Ждер, — надо бы поднести этому доброму христианину кружку пива.
— Премного благодарен, честной конюший, — поклонился Иосип. — Я выпью кружку за ваше здоровье. И вот воротился Миху-логофэт во Львов, но так и не дождался вести о гибели скакунов. И понял он, что их защищает колдун-татарин, который, говорят, живет в Тимише. Разослал он своих служителей и с их помощью узнал, что в Могилеве живет всему краю известный разбойник — некий Гоголя. О нем наслышаны и русские, и татарва, и ляхи. А молдаване прозвали его Селезнем. Гоголя осмелился выкрасть даже узницу из Силистрийского гарема. И увел он коня сандомирского каштеляна к Днепровским порогам — и пришлось пану заплатить за него золотой выкуп. У Гоголи своя ватага, с ней он совершает набеги то в татарские, то в ляшские земли. До сих пор к молдаванам атаман не жаловал — то ли они беднее, то ли злее. Пожелал его милость Миху встретиться с Гоголей. Диву достойно! Разбойник Гоголя получил дозволение приехать вечером во Львов. Миху-логофэт заплатил за это дозволение восемнадцать золотых. Стража у ворот пропустила его, и Гоголя постучал в дверь боярина Миху. Львовские вельможи были заняты в тот вечер своими делами. Но люди нашего хозяина Дэмиана неотступно следили, как им было указано.
Дерзкий Гоголя приехал в дорогом одеянии с галунами, слез с коня, гордо посмотрел вокруг. Такой высокий и смуглый детина, веселый и под хмельком. Постучал рукоятью сабли в дверь. Слуги логофэта поклонились ему; оставив двери широко открытыми, повели его в дом. У дверей стали люди атамана Гоголи. Потом разбойник вышел, хлопнул своих товарищей по плечу и сказал им: «Гайдамаки, маем добру работу»…
Иосип отпил вина из кружки, поставленной Симоном на подоконник.
— Когда это случилось? — хрипло спросил старый Ждер.
— В четверг на той неделе, девять дней тому назад. В доме логофэта были потом и другие встречи со странными людьми; но глаза и уши нашего хозяина Дэмиана, — а эти глаза-то и уши нашлись среди слуг боярина Миху, — уведомили нас, что на тех встречах речь шла не о Каталане. Что-то, конечно, есть, потому что люди, с которыми тайно держит совет логофэт Миху, — известные воины, служившие шляхтичам или в порубежных крепостях. А вот что они затевают, мой хозяин еще не дознался. Возможно, кто-нибудь уговорил короля послать войско за Черемуш-реку да осадить Сучаву, и логофэт готовит ему подмогу. А возможно и другое. Дайте срок, проведаем. Но мне уже нельзя было задерживаться во Львове. Привез я эту весть, чтобы вы готовились… Так велел сказать вам мой хозяин. Низко кланяюсь вашим милостям.
Старшина Некифор Кэлиман потянулся, хрустя суставами.
— Чур тебя, нечистая сила! — проговорил он, поднимаясь. — Об этом разбойнике Селезне я слышал еще в святой обители… Какие-то малороссийские христиане толковали о нем.
— Говорили потому, что я их расспрашивал, старшина Некифор. Выслушав одних, я переходил к другим.
— А я послушал и насторожился, — ответил Кэлиман. — Потому-то меня и взяло сомнение, когда я увидел тебя у костра на привале.
Старый Ждер сидел в глубокой задумчивости. Но он слышал все, что говорили рядом.
— А что рассказывали малороссийские христиане об этом разбойнике? — спросил он.
— Много чего говорили, похвалялись таким именитым земляком, — рассмеялся старшина. — Он-де самый храбрый человек на свете и, прежде чем взяться за дело, выпивает кварту горилки, как вы бы выпили кружку воды. Малороссияне как раз угощались этим зельем и смеялись над обычаем молдаван пить виноградное вино. И тут же, смотрю, поют песни, и ну за чубы таскать друг друга.
Вот они и расхваливали Гоголю за то, что сперва выпьет кварту горилки, а потом уж берется за дело. От горилки ум у него бывает яснее и рука — крепче. Но шелохнется на коне, не поскользнется на земле, только глаза мечут огонь.
— Именно так, — подтвердил с ухмылкой Иосип. — И еще говорили, что саблю он пускает в ход, только когда защищается. Жизни человеческой зря не губит, — не хочет наживать себе врагов. Он скорее ищет друзей во всех пределах, чтобы найти помощь и приют. На Днепровских порогах у него приятель мельник, а другой — на Днестре; когда ему приходится бежать с Днепра, он спасается на Днестре. Жены этих мельников твердят своим мужьям, что терпеть не могут разбойника, вот те и принимают его с открытой душой. А из тех, кого он пощипал, особенно гонится за ним татарва. Ляшские же служители не торопятся его поймать. Говорят, воеводы порубежья получают добрую мзду от грабителя.
— Чур тебя, нечистая сила! — кивнул староста. Я тоже так понял: при таких хороших дружках он легко пролезет в любой порубежный край.
— А мне твоя речь по душе, — признался второй конюший Симион. — Эдакий молодец повсюду проберется.
— Я вот что думаю, — проговорил, уверенный в своей мудрости казначей Кристя. — Я думаю, что надо немедля известить господаря.
— А теперь извольте послушать меня! — сердито буркнул конюший Маноле. — Я так полагаю, что никто не должен знать, о чем мы тут толковали. И пуще всех не должен знать князь Штефан. У него и без того много забот, нечего прибавлять еще. Ты, казначей Кристя, перекрестись перед иконой и побожись, что супруга твоя боярыня Кандакия не узнает ни слова о том, что здесь говорилось. Если узнает она, тут же узнают и другие. Не пройдет и трех дней — весь Львов будет о том шуметь, а то, глядишь, и до Варшавы дойдет. Нет вестников быстрее бабьих языков. Лучше прикинемся, что дремлем и ничего не ведаем. Ты уже поклялся?
— Вот осеняю себя крестным знаменем и божусь, честной конюший.
— Добро. А на мою долю достанется самое трудное: как только вернемся в усадьбу, тут же на меня напустится с расспросами боярыня Илисафта. Она уже почуяла неладное и может помереть с досады, коли не узнает, в чем дело. Я буду молчать, а она будет пилить меня целых пять часов до самого захода солнца. Тогда она немного утихнет, а потом сызнова начнет. Вот тут-то старшине надо будет прийти мне на выручку. Пусть скажет ей всю подноготную: пришла-де удивительная весть, будто в Каменецкой крепости кобыла произвела на свет жеребенка о двух головах — одна черная, а другая белая, и эти головы то и дело тянутся грызть друг друга. Пришлось служителям королевских конюшен крепко связать их. И говорят-де знахари, что сие есть знамение — будет воина меж ляшским королем и проклятым Мехмет-султаном. И воспоследует из этого великий урон христианскому миру. Услышит это конюшиха и сперва испугается, a потом возрадуется, что выведала важную тайну. Может, тогда и мне, грешному, доведется соснуть часочек в тишине после тяжкого испытания.
Все согласились с мнением конюшего, после чего вышли во двор Тут Иосип Нимирченский признался, что он голоден и жажда мучает его. Старый Ждер взял его с собой, чтобы накормить на кухне.
— А насчет моей беседы с боярыней не тревожься, честной конюший, — заверил посланец. — Передам в трех словах поклон от моего хозяина Дэмиана ее милости конюшихе. И, сказав эти три слова, достану из своей сумки кусок шелка в двенадцать локтей — подарок сына. Вот, мол, лиловый шелк из самой Флоренции, что в италийской земле, скажу я ей, и сын просит тебя носить сей шелк на здоровье.
Конюший кивнул.
— Вижу, купец наш накопил мудрости в дальних странах.
