умерил их пыл.
— Ее светлость княгиня Кяжна дожидается сына конюшего Маноле, — сообщил он.
И княжич Алексэндрел, потемнев лицом, тут же отпустил Ионуца. Отроки-служители показались на пороге и поклонились казначею и боярыне Кандакии. Княжич тоже на мгновение остановился, отвечая на поклон гостей и служителей, затем первый вступил в сени, которые вели в приемный покой. Ионуц собрался было последовать за ним, но отец архимандрит остановил его. Боярская чета вошла впереди него.
В хмурой зале с узкими окнами стояла в окружении своих служительниц княгиня Кяжна, сестра усопшего князя Богдана, отца Штефана. Она была в скорбном монашеском одеянии. Ее худое лицо покрывала бледность, широко раскрытые, словно завороженные внутренними видениями, зеленые глаза растерянно смотрели на мир.
Княжич Алексэндрел в ярком воинском наряде шагнул, звеня шпорами, к тетке и поцеловал у нее руку. Княгиня коснулась тонкими губами его лба. Казалось, на лицо Алексэндрела легла тень печали, витавшей в этом мрачном покое, пронизывавшей всех, кто там был. Между тем за высокими окнами сияло солнце и ликовала жизнь.
Казначей прошел между двумя рядами отроков, сопровождавших княжича, и смиренно склонил голову перед Кяжной. Боярыня Кандакия, шурша юбками, быстрыми шажками приблизилась к княгине и опустилась на колени. Старая государыня слегка кивнула им, еще выше подняла голову и глухо произнесла что то невнятное. Архимандрит Амфилохие догадался о смысле ее слов и подтолкнул к ней младшего Ждера. Ионуц, смущенный угрюмой обстановкой и печалью тщедушной инокини, неподвижной, словно фигуры на иконах, шагнул вперед, споткнулся и опустился на колени.
— Государыня велит тебе встать, — сказал отец архимандрит.
Ждер встал, не смея взглянуть на старую княгиню.
— Посмотри в глаза государыне, — приказал ему отец Амфилохие.
Ионуц, вытаращив глаза, взглянул на княгиню, и она к великому удивлению придворных, улыбнулась ему. Все тут же заулыбались и переглянулись.
В низкую боковую дверь вошли трое детей господаря — Метру, Богдан и Елена, — осиротевшие после кончины их матери, княгини Евдокии. Наряженные, как взрослые, в парчовые одежды, они выстроились рядом с княгиней Кяжной и улыбнулись, похожие на крохотных святых. Церемония приема была завершена. Государыня собралась было уйти с крошечными святыми, но вспомнила, что должна дать одним наставления, а других порадовать любезным словом.
— Господин наш уверен, — сказала она Ионуцу, — что ты будешь добрым служителем княжичу Александру. — Потом повернулась к казначею. — Вижу, мой батюшка, что жена у тебя отменно пригожая и изнеженная, — произнесла она без улыбки.
Боярыня Кандакия почувствовала себя уязвленной, но ответила приятной улыбкой. Казначей приосанился. Княгиня и княжьи дети словно растаяли в тени внутренних дворцовых покоев.
Все вздохнули с облегчением. Отец Амфилохие Шендря пригласил гостей в галерею. Лицо монаха- аскета светилось доброй и чуть лукавой улыбкой.
— Отче, дозволь нам с Ждером уйти, — обратился к нему Алексэндрел. — Надо готовиться в путь, как повелел государь: медельничер Кривэц уже вывел коней и служителей.
— Сейчас, сейчас, государь, — ответил архимандрит. — Знаю, ты спешишь отделаться от наставников. Снизойди к нам, потерпи еще немного. И не худо бы сказать тебе слово благодарности казначею Кристе.
— Это я должен смиренно благодарить, — сказал с поклоном боярин Кристя.
— Нет, мы тоже тебе многим обязаны, почтенный казначей, — ухмыльнулся архимандрит, — ибо ты подарил нам зрелище, от которого мы отвыкли.
Боярыня Кандакия разрумянилась от удовольствия.
— Двор наш чужд веселию, — продолжал отец Амфилохие. — После кончины ее светлости Олти, родительницы нашего господаря, осталась одна княжна Кяжна. Другие княгини, овдовев. разъехались кто куда и редко показывают при дворе свои опечаленные лица. Ни увеселений, ни игрищ. Мы же, занятые учением, тоже не очень забавляемся, что может засвидетельствовать и государь наш Алексэндрел. А потому, увидев в это утро новых людей, мы испытываем немалую радость. Коли задержитесь немного, придет и отец Тимофтей и тоже порадуется. А вот из-за столбов галереи уже выглядывают и ратные капитаны. Видите, как нужны нам здесь веселые лица. Но и тебе, честной казначей, нужен добрый совет, и совет этот осмелюсь преподать я, старый философ: красивую жену и полную мошну не надо выставлять напоказ. Как бы лихие люди не приметили!
Выслушав это приятное назидание, боярыня Кандакия поцеловала руку архимандриту и стала торопить мужа вернуться на постоялый двор. Казначею хотелось преподать еще некоторые советы меньшому брату, но княжичу Алексэндрелу не терпелось. Он поспешил увести Ионуца в свои покои и сразу заговорил о заветной тайне.
— Помнишь, Ждер, о чем мы тогда говорили? — взволнованно спросил он, сжимая руку Ионуцу.
— Все до последнего слова, государь.
— И клятву не забыл?
— И клятву.
— Мне еще не удалось заглянуть в тот угол, куда сердце влечет. Сам видишь: живу я в большом стеснении. Когда нахожусь при государе, то я как на службе, и избегать ее мне не дозволено. Когда отправляемся с ним на более долгий срок в воинские станы или города Нижней Молдовы, за мною следуют мои наставники. Ты видел их. Отец Амфилохие остер на язык — мне нравится слушать его. А вот с отцом Тимофтеем дело хуже: никак не научусь лопотать по-сербски. А на этот раз господу угодно было, чтобы отец поторопился. Пришлось ему уехать вперед и оставить меня, ибо он знал, что мне приятно будет встретить тебя. Теперь у нас в запасе два свободных дня — вот и завернем в одно местечко, ведомое мне.
— И мне, государь, — заметил Ионуц.
Алексэндрел задумался.
— А знаешь, побратимство наше помогает нам, — шепнул он. — Ты никому не раскрыл тайны?
— Никому, государь, хотя меня искушали.
— Искушали? Кто же?
— Мой брат, отец Никодим. Но я прикусил язык.
— Знаешь, Ждер, я сразу понял, что у тебя верная душа.
— Господин мой, — улыбнулся Ионуц, — я — то был нем. Но, сдается, о тебе этого не скажешь. Вечор мы разговорились с медельничером Кривэцем в харчевне одного ляха.
Княжич улыбнулся, обнажив свои острые зубы.
— Медельничер Думитру Кривэц, — пояснил он, — служитель по самым тайным моим делам. Другой — слуга Григорашку Жоры — отвез недавно от меня весть в Ионэшень и привез ответ. Есть еще и другие служители, которые сопровождают меня. Все это преданные люди; они умеют молчать при тех, кому не положено знать о моих целях. Так что не тревожься напрасно и считай Кривэца другом.
— Я уже подружился с ним, — рассмеялся Ионуц.
— Чему же ты смеешься?
— Смеюсь, государь, оттого, что дружбу эту мы скрепили при пани Мине, корчмарше. Вокруг нашей тайны слишком много глаз и ушей. Но я понимаю, что иначе нельзя, а потому смеюсь.
— Только ли потому?
— Не только, государь. У подружки медельничера красивые голубые глаза. Я видел их очень близко. И еще кое-что узнал, помимо глаз. Хороша такая дружба, хороша государева служба.
Алексэндрел пожелал узнать, что произошло и о чем говорилось накануне в харчевне Иохана Рыжего. Затем, хлопнув в ладоши, велел служителям подать оружие.
Медельничер получил приказ готовиться в путь. В одиннадцатом часу дня открылись ворота крепости, и стража пропустила княжича и его небольшую свиту.
Помимо побратима, Алексэндрела сопровождали Думитру Кривэц и Коман, доверенный человек Жоры, хорошо знавший дороги. Наемных конников было девять — люди крепкие, отобранные Шендрей,
