потом явился околоточный. И опять, ощев,[29] прошел мимо! Повезло.
— Теперь ясно, почему они его не добили, — сказал Лыков. — Я все не мог понять: как так? Бросили тело и уехали. А если бы мы штабс-капитана нашли еще живого? Он бы успел назвать своих палачей!
— Правильно! — поддержал Алексея Гриневецкий. — И я недоумевал. Сергеев потерял сознание, и его приняли за умершего. Отвезли на свалку. А когда сбросили, он от удара пришел в себя и стал стонать.
— Давай вернемся к Гришке, — сказал Нарбутт. — Почему ты решил, что в пролетке был он? Ночь, темнота, подъехал экипаж… И тут же умчался от этого Семенюка. Фонарей они не зажигали. Так?
— Гришку я узнал сразу, потому как он курил. А еще голос. Грубый — ни с кем не спутаешь.
— Эйсымонт, ты мелкий вор и не ври мне, что близко знаком с «Иванами». Откуда ты знаешь русского громилу?
— Обижаете, шановны пан Нарбутт! — состроил рожу Новец. — Вы забыли, кто есть мой стрыйек!
— Стрыйек — дядя со стороны отца, — пояснил Алексею Гриневецкий. — А ведь и правда! Наш мелкий воришка Эйсы монт приходится братанэком — то есть племянником со стороны брата — самому Яну Новцу. Фигура! В молодые годы знаменитый был взломщик банков! Кличка у него — Ян Касъер. Потому как свой первый банк он ограбил, нанявшись туда кассиром! Ха-ха… Сейчас старик на покое, содержит несколько притонов и этим живет.
— Так! — обрадовался вор. — В одной из своих квартир стрыйек Ян имеет игорный дом. По вторникам и четвергам. Я там прислуживаю: подаю напитки, меняю свечи. Меньше двух рублей домой никогда не приношу! Спасибо стрыйеку — он помнит родню. На квартире я и познакомился с Гришкой. Но он жадный, дает только мелочь. А сам всегда при деньгах!
— Ну вот все и сошлось, — буднично сказал надворный советник. — Свидетель у нас есть. Надо брать Гришку! Сегодня как раз вторник. Может, и к убийству Емельянова ниточка протянется!
Ясно было, что сыщики получили серьезный козырь. Правда, у Лыкова осталось на душе какое-то неопределенное чувство. Легкость, с которой Нарбутт обнаружил все концы, восхищала. Знает человек свое дело! Но та же легкость и настораживала. Черт ведает, как это принято у поляков? Без нажима, при помощи пары угроз… Но думать над этим было некогда.
Началась лихорадочная подготовка к облаве. Новец нарисовал расположение комнат в притоне. Тут вдруг выяснилось, что попасть туда очень непросто. Дверь обшита полосой и заперта изнутри на засов. Рядом на табурете сидит вооруженный охранник. Чужого он в квартиру не пустит. Налет бесполезен: пока взломают дверь, посетители «мельницы»[30] через подвал успеют скрыться. Притон расположен на Бураковской улице и соединен через систему подвалов-овощехранилищ с Заокопной и Песковой. Куда именно выводит этот путь, Эйсымонт не знал.
— Оцепим всю местность вокруг, — предложил Лыков, но сыщики лишь покачали головами.
— Ночью не поймаем, — объяснил Гриневецкий. — Там с одной стороны католическое кладбище, а с другой — летние бараки 4-й пехотной дивизии. Сама дивизия ушла на маневры, а в лагере стройка. Дъябел ногу поломает! В темноте упустим.
— Надо, чтобы открыли изнутри, — вдруг сказал Витольд Зенонович, и все дружно посмотрели на Новца. Тот сразу побледнел как смерть.
— Не губите, панове! Меня ж за такое зарежут!
— А не хочешь в тюрьму, за неоказание помощи раненому офицеру? — пригрозил ему Алексей. — Плюсом кража у мертвого. Тьфу! Мародер!
Но Эйсымонт боялся мести уголовных больше тюрьмы. Он отказался помогать сыщикам наотрез.
Вдруг от двери раздался голос:
— Я могу пойти в притон вместо него.
Оказалось, не имеющий чина Иванов незаметно для всех вернулся и слушал разговор.
— Как ты это сделаешь, Егор Саввич? — возразил Лыков. — Кто тебя туда впустит?
— Новец напишет дяде записку. Мол, захворал и прислал вместо себя другого. Напишешь, Эйсымонт?
— Записку? Значит, во время облавы меня там не будет?
— Нет. Ты же заболел!
— А вы будете прислуживать заместо меня?
— Да.
— Дайте подумать, — важно произнес вор.
— Чего думать? — вскочил Лыков и взял уголовного за хлипкие плечи. — Знаешь, что в русской армии делают с мародерами?
— Подождите, Алексей Николаевич, — остановил его Нарбутт. — Лучше я попробую.
— Да, тут вам не Россия! — дерзко заявил Новец. — Здесь никого не бьют. Ну, панове, что вы имеете предложить мне за содействие?
Лыков не верил своим ушам. Дома он размазал бы этого негодяя по стенке, при полном попустительстве начальства. А тут с ним торгуются! Ну и дела…
— Ты взял с убитого штабс-капитана хорошую добычу, — почти по-дружески обратился к вору Витольд Зенонович.
— То так, — довольно осклабился тот.
— Часы с золотой цепочкой и брелоком, серебряный портсигар, — сыщик стал загибать пальцы, — бумажник, золотые мундштук и запонки…
— Спинки я проиграл Мареку Кшивы… — вздохнул Эйсымонт.
— А золотой крест с цепочкой куда дел?
— Был и кжиж, и ланьчушэк…[31] — чуть не промурлыкал вор.
— Вот видишь! Я не все конфисковал у старухи. Ты можешь еще остаться с профитом. Если поможешь нам, я не впишу в протокол крест и цепочку. Только то, что ты отнес Папроче-Дуже.
— Но вы же не знаете, куда я их спрятал!
— Эйсымонт! Ты дурак. Такие, как ты, всегда прячут в отхожем месте. Могут еще в поленницу положить, но это уже редко.
Из вора как будто выпустили воздух.
— Но пан Витольд! В первый раз такая удача! Не губите счастья! Его так мало было в моей жизни!
— Пиши записку стрыйеку — и я забуду про твои тайники. И не зли меня больше!
Эйсымонт, ни секунды не колеблясь, сочинил письмо и вручил его Нарбутту.
— Вот. А теперь пусть меня отведут в общую камеру и позовут доктора.
— Это еще зачем?
— Я буду там громко кашлять. Пусть люди видят, что я действительно болен. И что пострадал от полиции. Я умею кашлять очень похоже!
Вора увели, а на первое место вышел неожиданный доброволец. И сразу стало заметно, что он сильно волнуется.
— Может, не стоит? — спросил Лыков. — Поставим засаду возле дома, переловим их на входе.
— Там засада невозможна, — ответил Егор. — Места бандитские, пустынные. Тут же сообщат.
— Но как ты войдешь на «мельницу»? По тебе сразу видно, что не поляк.
— Тем лучше, — заступился за Егора Гриневецкий. — Все уголовные знают, что в сыскной полиции служат одни поляки. Или кресы, как я. В силу возраста ваш помощник не участвовал в операциях, работал больше с бумагами. Лицо его не примелькалось. Пусть попробует.
Десять агентов расселись по столам и драили свои револьверы. Люди старались выглядеть невозмутимыми, но беспокойство витало в воздухе. Кто знает, как пойдет задержание? В Польше, в отличие от России, фартовые считали малодушным сдаваться полиции без боя. Лыков однажды уже испытал это на себе. В восьмидесятом году в Нижнем Новгороде поляки прострелили ему плечо. А сейчас? Между панами
