секунду помешкав, начали было отодвигаться, но уперлись в генерала. Тот не сходил с места, только еще сильнее замахал руками.
— Марш назад, я сказал!!!
Лыков рявкнул так, что задрожали стекла. Едва не сбив Толстого с ног, сыскные ретировались в соседнее помещение.
— Ну, видишь, ушли. Что… — начал поворачиваться к Гришке Алексей. И выстрелил, не договорив. На месте левого глаза бандита образовалась дыра, и он улетел к двери.
В тишине Егор на нетвердых ногах сделал несколько шагов и сел на подоконник.
— Уф…
Вбежал разъяренный обер-полицмейстер и закричал:
— Как смели вы, Лыков, не выполнить моего указания? И рискнуть жизнью подчиненного!
— И вовсе я не рисковал, — ответил коллежский асессор. — Где вы увидали риск?
— Как где? Вы же его чуть не застрелили! Надо было, как я показывал, броситься всем вдруг и повалить негодяя! Ничего не могут без руководства!
Лыков осмотрелся. Нарбутт, Гриневецкий и несколько сыскных стояли вокруг и слушали их с генералом спор. Остальные в других комнатах вязали арестованных.
— Свечку на столе видите?
— Какую свечку? — завертел головой обер-полицмейстер. — Вон ту? Вижу. И что с того?
Лыков выбросил руку и выстрелил не целясь. Свеча потухла.
— Вот так! До нее три с половиной сажени, и я погасил пламя навскидку. Гришка стоял у меня на прицеле в двух саженях. Риску для Егора Саввича не было никакого.
Толстой с ошарашенным видом переводил взгляд с дымящейся свечи на дымящийся лыковский револьвер.
— Если кто тут и поставил жизнь агента под угрозу, то это вы, — сказал сыщик неприязненно, глядя генералу в переносицу.
— Я?
— Вы. Своим неуместным вмешательством в операцию. Военный человек, а не знаете, что в бою у солдат должен быть только один командир!
— Но…
— Я провел за свою службу семьдесят шесть задержаний, часто со стрельбой и поножовщиной. А вы сколько провели?
Обер-полицмейстер смешался.
— Начальник операции стоит ближе всех к преступнику. Под угрозой жизнь полицейского. Данной ему властью, опираясь на свой опыт, старший в отряде принимает решение. Оно должно быть быстрым и безошибочным, иначе человек погибнет. Какой, черт побери, совет вы вздумали подавать мне из другой комнаты? А? Не видя обстановки, не понимая дела! Вы, не проведший за свою жизнь ни одного задержания. Ну? Какой совет? Кинуться всем сразу в ноги бандиту? Сейчас бы уже выносили труп Иванова на улицу!
Лыков кричал на генерала, а тот стоял, руки по швам, и слушал. Все напряжение схватки, когда от его решения зависела жизнь молодого парня, выходило из сыщика и выливалось в крайнее раздражение.
— Ведь еще секунда метания агентов туда-сюда — и он зарезал бы Егора!
Все молчали. Красный от выговора, Толстой избегал смотреть на подчиненных. Наконец Лыков отвернулся от него и зычно крикнул в анфиладу:
— Выводить арестованных во двор! В наручниках!
— Есть! — раздались в ответ веселые голоса.
— Пан Фальский, какая рана?
— Пустяк, ваше высокоблагородие, в мякоть!
— Другие пострадавшие есть?
— Никак нет!
— Слава Богу!
Алексей снял фуражку и перекрестился, следом это сделали все остальные. Потом Гриневецкий взял бразды правления в свои руки:
— Пан Яроховский, начинайте обыск. Пан Степковский пишет протокол. И доктора сюда, пусть оприходует труп.
— Есть!
Полицейские занялись делами. Никому не нужный, Толстой стоял посреди комнаты. Помявшись, он направился к выходу.
— Ваше превосходительство! — окликнул его Лыков.
— Слушаю вас, Алексей Николаевич!
Коллежский асессор подвел к нему своего помощника. Тот понемногу отходил от страха, порозовел и приободрился.
— Полагаю, сегодняшним поведением не имеющий чина господин Иванов заслужил производство. Без него мы не попали бы внутрь.
— Конечно! — чересчур радостно взмахнул руками обер-полицмейстер. — Утром же пошлю представление министру! Благодарю за службу, Егор… э-э… Саввич!
И поспешил удалиться. Как только он ушел, Лыков отвесил своему геройскому помощнику увесистую затрещину.
— Ой! Больно же!
— Ножом было бы больнее! Тебе где полагалось быть по расписанию?
— На входе.
— А оказался на выходе. В герои собрался? Или в покойники?
Егор молчал, потирая затылок.
— Хуже нет, когда начинают брать на себя. Особенно неопытные.
— Я боялся, Гришка сбежит.
— Понятно, чего ты боялся. Но с такими, как он, шутить нельзя. Нельзя, понимаешь! Гришка Худой Рот зарезал в Павловске околоточного.
Иванов понурился и не пытался возражать.
— В одиночку арестовывать его не решился бы даже я. Тут зверь. А самое плохое то, что ты самовольно изменил план утвержденной начальством операции. Не обладая для этого необходимыми навыками. Предупреждаю: при повторении подобного будешь немедленно отстранен от обязанностей моего помощника! И лишишься моего уважения.
На Егора стало жалко смотреть.
— Всё. Иди домой, отоспись. Разрешаю завтра прибыть на службу на час позже.
Выгнав героя, Лыков отправился по комнатам. «Мельница» занимала весь второй этаж. Кроме хозяина, охранника и прислуги, в ней обнаружилось девять мужчин, в том числе трое русских. Наружность арестованных не оставляла сомнений в их принадлежности к фартовым. Две женщины, что давеча истошно визжали, были не проститутки, а дочки хозяина. В зале нашелся и сам Ян Касъер. Красивый мужчина в возрасте, с выразительным ухоженным лицом, он стоял посреди разгрома невозмутимый. Рядом вился Эрнест Феликсович. Он обращался к бывшему налетчику на «вы» и очень вежливо стращал его разными карами. Алексей и хотел бы поговорить с уголовным по-свойски, но понимал, что здесь ему это не позво лят. Поэтому он махнул рукой и собрался уже уходить. Но не успел. Из последней комнаты, где все еще лежал труп Гришки, явился губернский секретарь Яроховский. Он был взволнован.
— Что такое? — сразу насторожился Гриневецкий.
— Вот! — Франц Фомич протянул начальнику серебряные часы. — В кармане у него лежали. Вы под крышкой посмотрите!
Надворный советник щелкнул крышкой часов и прочитал вслух надпись:
— «Ротмистру Емельянову от сослуживцев — офицеров лейб-гвардии Уланского Его Императорского Величества полка». Ай да Алексей Николаевич! Пришел, увидел, победил. Мы два месяца убийцу пристава найти не могли, а он в два дня уложился. И не жалко будет из Варшавы уезжать? Города, считай, не
