видели…
Тут, как всегда после пережитых опасностей, у Лыкова разболелась голова. Его отвезли домой. Там сыщик выпил «русского храбродея»[32] и заснул беспокойным сном.
Глава 6
В контрах со всеми
Придя утром на службу, Лыков вкусил плоды своего нового положения. Гриневецкий в общей комнате зачитал приказ обер-полицмейстера. В нем коллежскому асессору объявлялась благодарность. Сказано было так: «За умелое руководство ликвидацией шайки опасных преступников, со спасением при этом жизни полицейского служителя». Толстой не обиделся на реприманд[33] и отдал Алексею должное… Последним пунктом приказа Иванов повышался в должности до письмоводителя. Это сразу же удваивало его содержание. Видимо, Гриневецкий с Нарбуттом сочли полезным держать в отделении одного русского. Чтобы не говорили, что там только пшеки!
Лыков не поленился сходить в канцелярию и проверить, выполнил ли генерал свое обещание. Рыжеусый пан, секретарь Толстого, был на этот раз услужлив. Действительно, представление министру внутренних дел на Егора было подписано. В Российской империи все чины, даже коллежского регистратора, присваиваются государем. Списки от ведомств составляются три раза в год: 1 февраля, 1 мая и 1 октября. Бума ги подаются в Собственную Его Императорского Вели чества канцелярию. Та готовит указ, и люди получают очередные чины. Внеочередное производство идет через министра, который в личном докладе государю испрашивает своему подчиненному отличие. «Маленький» Толстой ходатайство «большому» Толстому подал. Но у министра внутренних дел огромной империи много забот. Ему не до присвоения чина какому-то канцеляристу в Варшаве. Ходатайство ляжет в стол и будет ждать 1 октября, либо о нем вообще забудут. Поэтому Алексей пошел на полицейский телеграф и отбил телеграмму Дурново. В ней он попросил «для пользы дела и усиления русского присутствия в варшавской полиции» протолкнуть представление обер-полицмейстера. Как можно быстрее…
День получился бестолковый. Приходило разнообразное начальство, вплоть до губернатора барона Медема и президента Варшавы Старынкевича. Они жали Лыкову руку и поздравляли. Черенков радостно подшивал в зеленую папку новые бумажки. Папка разбухала на глазах и обещала хорошие судебные перспективы. Даже сам Гурко-Ромейко прислал телеграмму с благодарностью сыскной полиции. Видимо, у него имелся в магистрате конфидент. Телеграмма содержала свойственный генерал-губернатору язвительный намек: «…чины варшавской полиции, руководимые петербургским специалистом…» Обер- полицмейстер Толстой проигнорировал этот пассаж и излучал довольство. Алексей стал героем дня. Все выражали ему восхищение и интересовались, когда он возвращается в столицу.
Происходящее вызывало у Лыкова раздражение. Розыском он никак не руководил. Вклад героя дня заключался лишь в том, что он прострелил голову главному подозреваемому. Остальное сделали местные сыщики, причем подозрительно ловко. Больше всего Алексея смущали часы. Как кстати они обнаружились у убитого налетчика! Улика весомая, но единственная. Ежели допустить, например, что часы подбросили, то рушится вся конструкция. Эх, почему он сам тогда не вывернул Гришкины карманы?!
Но ежели подбросили, то кто и зачем? Тут есть два варианта. Первый — это сделал губернский секретарь Яроховский с ведома своего начальства. Цель — побыстрее сплавить Лыкова из Варшавы и самим найти убийц. Спокойно и без петербургского надсмотрщика. А потом, когда придет время, дезавуировать его успех, да еще и посмеяться… На панов в общем-то похоже. Они ничем не рискуют: что часы ротмистра подброшены ими же — недоказуемо. А выставить русского камер-юнкера дураком — милое дело!
В пользу этой версии говорил очень уж успешный допрос Нарбуттом Эйсымонта Новца. Тот сразу, без давления, рассказал и о Гришке, и о своем дяде. Как под диктовку… А за крестик с цепочкой сочинил бумагу, по которой в притон явился полицейский агент. Так не бывает!
Но тогда выстраивается целый заговор, во главе которого стоит руководство варшавской сыскной полиции. Значит, у Нарбутта с Гриневецким давно имелась на руках важная улика — часы убитого пристава. И они ждали, когда пустить их в дело. И русские громилы, выходит, тоже были у них заранее на примете. Патентованным головорезам, по сути, разрешили совершить убийство. С той только целью, чтобы приписать им еще и предыдущее. В заговор, помимо мелкого воришки Новца, втянули его дядю, уважаемого отставного взломщика. Сдали полиции его притон вместе с дюжиной воров в розыске… И все это лишь для того, чтобы Лыков быстрее уехал из Варшавы? Чушь. Так тоже не бывает.
Хорошо, рассуждал Алексей. Рассмотрим второй вариант. Полицию на след Гришки навел истинный убийца пристава. Цель — отвести подозрения от себя. Кто же он в таком случае? Оба Новца послушно играют отведенную им роль и даже садятся в тюрьму. Скупщица краденого, старая опытная воровка Папроча-Дужа, не успевает спрятать вещи убитого штабс-капитана. Все пляшут под одну дудку. Самое удивительное, что под нее же вытанцовывает Гришка Худой Рот, самостоятельный злодей, а никакая не шестерка. Он режет Сергеева-третьего словно по чьей-то подсказке. Бросает труп на свалке, не заметив притом свидетеля. А затем послушно приходит в притон Яна Касъера, куда та же могущественная рука посылает полицейский отряд. Ай да замысел! Это кто же у нас такой умный? У кого в руках дудочка, под которую танцуют и воры с убийцами, и даже сыскная полиция?
Конечно, это может быть только пан Строба, он же Велки Эугениуш. Видать, сильно прижал «ивана» повонзковский пристав, если его решили убрать. А когда бандит узнал, что Петербург озаботился и прислал ревизора, то решил это использовать. Заранее подыскал овец для заклания — на их роль выписал из столицы Гришку с подручными. Наверняка он же навел русских на несчастного штабс-капитана. Если за Лыковым следили, то выбор понятен. Этим и объясняется загадочное «совпадение», что обидчик Алексея стал очередной жертвой. А так могли прирезать любого другого… Его смерть понадобилась только для маскировки предыдущей смерти, ротмистра Емельянова. Да, калибр серьезный. А если умный Нарбутт и почувствовал где-нибудь фальшь, то ничего не сказал заезжему сыщику. Может, сам потом разберется. Если захочет. А может и не захотеть, в отместку за свою обиду.
Дойдя до этого вывода, Лыков решил остановиться. Голова опять раскалывалась. Ясно, что в одиночку, только с Егором, он сейчас ничего не сделает. Сегодня, по крайней мере… А вот завтра — другое дело. У чиновников особых поручений есть и особые полномочия. Он может взять и остаться в Варшаве, как бы его ни выпроваживали. Надо лишь придумать основание. Завтра голова заживет, и Алексей придумает, а сегодня нужно отдохнуть.
Решив так, Лыков повеселел. Отдыхать он любил — жалко, редко удавалось! Сыщик вызвал своего помощника и сказал:
— Привет, почти коллежский регистратор, почтовой станции диктатор! Мундирчик с клапанами еще не пошил?
— Только что подъемные выдали. У Сахера есть знакомый портной, обещал построить за пятнадцать рублей. С меня лишь золотые нити и арматура.
— А сколько дней займет?
Иванов сразу погрустнел.
— Неделю. Успеете увидеть или уже нет? Да и чин еще не скоро придет. Говорят, это все долго…
Лыков пожал плечами.
— Департамент пока молчит.
— Никак нельзя вам тут остаться?
— Для чего? Чтобы тебе не было одиноко?
Егор смутился.
— Чего уж… Перед смертью не надышишься, я понимаю. Подучиться охота.
— Гриневецкий с Нарбуттом знают дело не хуже меня. Пользуйся, пока в фаворе.
— Они меня натаскивать не станут. Да и далеко им до вас, по правде.
— Я этого не заметил. Бывалые люди, полностью на своем месте. Так и укажу в рапорте. Вот кто
