живности не знаем. Но… — И он замолчал снова.
Сычеву показалось, что часы в тот вечер стучали очень громко, небывало громко, так что отдавалось в голове. Так-так! Так-так! — отстукивал маятник… Шарх-шах… Шарх-шах… — шаркал по доскам Игнат. Десятилинейную лампу он пригасил, отчего в горенке был полумрак (не любил он яркого света). Тени от Игнатовой фигуры медленно ползали по стене — взад-вперед, взад-вперед… Шарх-шах, шарх-шах…
— Давай-ка без «но», Игнат Фомич, — сказал наконец Сычев почти дружелюбно. — Раз начал об этом разговор, то доканчивай. Я не железный.
Игнат сразу уловил ноту недовольства. Он глянул на Сычева, повернувшись всем корпусом, и усмехнулся, чуть сдвинув губы на сторону. Потом сел за стол и пригласил:
— Садись-ка сюда, Семен Трофимыч, — перешел он на «ты».
Тот медленно спустился с лежанки, сунул ноги в валенки, подошел к столу, чуть постоял в раздумье и сел. Локоть он положил на угол стола, беспомощно опустив большую ладонь, натруженную, узловатую. Он смотрел в пол, будто забывшись.
— Давай говорить начистоту, — начал Игнат первым.
— Давай, — согласился Сычев, не меняя положения.
— Скребет на душе-то?
— Скребет.
— Хозяйство жалко?
Сычев не ответил, но чуть кивнул, соглашаясь.
— А Россию тебе не жалко? Крестьянскую Россию?
— Это ты к чему? — насторожился Сычев.
— Да ведь не одного тебя будут «ликвидировать», а цвет крестьянства, последнюю опору России. Опору!
— Та-ак, — произнес Сычев, начиная догадываться о мыслях Игната. — Это все далеко, а мое хозяйство — вот, в этих самых руках. — При этом он растопырил перед собой пальцы, пристально посмотрел на них и добавил: — В этих руках. Это — близко.
— Значит, будешь ждать, пока тебя ощиплют, как курицу?
— А что же делать?
Игнат встал за столом, уперся взглядом в Сычева и четко, очень четко прошептал:
— Со-про-ти-вляться!
Сычев встал рывком и тоже впился глазами в Игната. Тот заговорил тихо, но горячо:
— Что же ты, как кролик, съежился, прижал уши и ждешь, когда тебя обдирать будут? Ждешь, Семен Трофимыч, когда Федька с Ванькой Крючковым придут во двор и скажут: «А ну, выходи, Сычев! Это все не твое».
При упоминании о Федьке Семен вздрогнул. А когда Игнат кончил, то он сказал со злобой:
— Этот придет. Этот скажет. У-у, вражина!
— А ты говоришь! Конечно, придет, — убедительно поддержал Игнат, удовлетворенный тем, что затронул самое больное место.
Оба потом долго молчали. Наконец Сычев спросил:
— Как это — «сопротивляться»? Уж об этом-то ты не в «Правде» вычитал. За винтовки, что ли, браться?.. Не выйдет. Глупости.
— Я всегда считал вас умным человеком! — воскликнул Игнат, перейдя вновь на «вы». — И сейчас вы — мудрый русский крестьянин. Конечно, глупости. Конечно, ни за какое оружие браться сейчас нельзя. Это — гибель.
— А ты — «сопротивляться»! — протянул Сычев, польщенный похвалой.
— Да, сопротивляться, — твердо ответил Дыбин. — Сопротивляться незаметно, но… упорно. В «Правде» не вычитал, а от умных людей… в общем, понял сам, своим умом… Слушайте, Семен Трофимыч. Как другу. Если все крепкие хозяева спустят со двора тягло, если сократят до возможного предела посевы, то большевики останутся без хлеба. Сорока Матвей и Витька Шмотков не прокормят Россию. Не пройдет года-другого, как снова запросят пощады: «Сейте, товарищи, обогащайтесь»… А у вас будут денежки-то целехонькие. И снова купите вы себе жеребца, и мельницу, и маслобойку, — Игнат говорил уже мечтательно. — И придете вы, Семен Трофимыч, к Федьке и скажете: «Ты вот что: посторонись! Вон из села, прощелыга!» Так вы ему скажете. — Игнат встал, обошел стол и, положив руку на плечо Сычеву, добавил: — Только так. И говорю я это только вам. Сами понимаете: одно ваше слово где-нибудь и — кэк! — Игнат перерезал себе ладонью горло.
— Могила. У меня — могила, — успокоил Сычев мрачно. — Выходит, самим себя под корешок резать.
— Нет. Не так. Все перевести на деньги. А деньги прибрать. Ждать. С деньгами всегда выпрыгнуть можно. Ждать. Время и камень крошит. А как погонят в колхоз, то… — Игнат неожиданно осекся.
— То? — беспокойно и настойчиво спросил Сычев и вдруг крикнул неистово: — Ты мне душу не царапай!
— Тсс! Что вы? — зашептал Игнат, замахав рукой. — Разве ж так можно?! — А потом строго сказал, как начальник подчиненному: — Тихо. А говорите — «могила»… Действительно — могила.
И Сычев сразу обмяк.
— Ну ты ж понимаешь, Игнат Фомич: пополам разрываюсь. А ну-ка да не погонят в колхоз никого, а я сам — понимаешь, сам! — решу хозяйство.
— Обязательно всех в колхоз. Голову даю на отсечение: всех! Еще Ленин говорил об этом. Поймите, Семен Трофимыч: или — колхозы, и тогда большевики закрепились, или — единоличное хозяйство, и тогда большевикам каюк. Поняли? — Игнат уже не дожидался ответа от собеседника и закончил мысль предельно ясно: — Нищими надо идти в колхоз и — все р-раз-рушено! Все! Победа — без оружия.
— А ну-ка погоди, — строго заговорил в волнении Сычев и огромной пятерней сжал плечо Дыбину. — Погоди. Выходит, Расею нищей сделать? Кого же ты жалеешь? Расею, с-сукин ты сын?
Игнат не осерчал за такое не очень лестное обращение. Нет. Он улыбнулся Сычеву так тепло, что тот и не заметил наигранности. Улыбнулся Игнат, снял осторожно руку Сычева со своего плеча, сжал ее в своих ладонях и тихо воскликнул:
— Через нужду — к богатству! Вы ведь так и шли, Семен Трофимыч, — льстил Игнат. — Придется повторить все снова. Только тогда у вас не было денег, были только руки. Теперь же будут деньги, много денег, стоимость всего хозяйства.
Сычев сел. Опустил голову. Думал. Потом, что-то вспомнив, спросил:
— Погоди-ка! Ты не досказал. «А как погонят в колхоз, то…» Что это — «то»?
— Будет бунт! — зло выпалил Игнат так, что Сычев привстал от удивления. — И все взлетит к черту! Все! К черту!
— А потом? — нерешительно поинтересовался Сычев.
Игнат сразу переменил тон и заговорил снова спокойно и уверенно:
— Потом вернется возрожденная Россия. Быстро вырастет крепкий крестьянин, такой, как Семен Трофимович Сычев и многие другие. Они сомнут большевиков. Вот так сомнут, — он сжал кулаки, приблизил их друг к другу, а затем ожесточенно разжал, растер на ладонях и отбросил по сторонам. — Вот так: в порошок!
Долго после этого сидел Сычев, опустив голову и свесив ладони между коленями. Потом поднял голову и сказал угрюмо:
— Башка у тебя, Игнат Фомич, как у юриста. Ей-бо. Все правильно. И оружия никакого. Но только… страшновато. Случае чего, ГПУ заберет — хуже будет.
— Не заберет, — твердо и убедительно сказал Дыбин, — Того, кто будет поддерживать колхоз, кто сам пойдет в колхоз, не заберут.
— Ка-ак?
— Поддерживать коллективизацию, когда она нагрянет, когда беднота попрет в колхоз. Вы будете поддерживать активно. И если пустят вас в колхоз, войдете в него.
— Я? Поддерживать колхоз? Да ты что, спятил?
— Подумайте, — сказал Дыбин вместо ответа и медленно зашаркал по горенке.
