Тося была подавлена этими вопросами. И молчала. Она на миг вспомнила ужас детства, тот день, когда узнала о смерти отца, убитого бандитами. Она больше никогда не увидела его и помнит только таким, каким провожала с продотрядом. Она не могла и представить, чтобы такой, как Игнат, мог убить ее отца. Игнат ее заинтриговал. Он явно раскаивался и, может быть, искал сочувствия и помощи. Тося подумала: «Страшная вещь — одиночество среди множества людей». А Игнат слез с повозки, снял полость кибиточки, вынул дуги-обручи и сказал:
— Уже дождя не будет. Посмотрите на божий свет.
Унылая степь, серое небо, мрачные, свинцовые облака представились взору Тоси. Игнат стоял около нее, указывая на этот простор размашисто, растопырив пальцы.
— Все не для меня: ни осень, ни весна. Хорошие и плохие дни — все равно не для меня, не мои. Я — один. И я презираю всех! Всех! — крикнул он, разорвав ворот рубахи.
Он тяжело дышал. Что-то дикое было в его глазах, но в то же время, где-то далеко внутри, Тося чувствовала жалость к этому гордому, одинокому и непреклонному человеку, которого она начинала, как ей казалось, ненавидеть.
— Вам будут говорить обо мне всякое. Пусть. Ваше отношение ко мне я предвижу. Вы включитесь «в общий фронт» моих гонителей. Бейте! Гоните! — Игнат прыгнул в телегу и стал на колени против Тоси, поджав грязные сапоги. — Вы даже можете меня убить. Убейте, и я скажу вам спасибо. Вам этого мало? Вам «от нечего делать» хочется слышать о моих страданиях? Этого не будет — не услышите. Не смотрите на меня так странно — я вас не трону. Если бы это случилось, то погибли бы и вы и я. Я не о себе жалею, но мне жаль вас, трепетную и нежную… Вот и все. — Игнат затихал, повторяя слова: — Вот и все… Вот… и… все.
Игнат оценил мягкий и нежный характер Тоси, и чем дальше, тем больше проникался теплым чувством к ней. А она не осудила его явно, она не слезла в негодовании с телеги и не пошла пешком, не желая ехать с бывшим бандитом. Он повернулся к ней спиной, взял вожжи в руки, потом оглянулся, пристально посмотрел и мягко сказал:
— Простите. Не выдержал. Первый раз за много лет не выдержал.
До Паховки они молчали.
И вот въехали уже в самое село. Тосе открылась картина: соломенные крыши, облупленные глиняные стены, кучи навоза у дворов и на улице. Три огромные собаки встретили их у крайней хаты лаем и рычаньем и провожали метров двести. Впереди через дорогу шел старик и надрывно кашлял.
— Вот моя деревня, вот мой дом родной, — пошутил Игнат, — Здесь вам предстоит жить и… радоваться, наслаждаться счастьем.
Ей показалось, что Игнат сказал это с оттенком издевки. Она неожиданно озлилась и выпалила:
— Буду! Буду наслаждаться! Не издевайтесь! К черту!
Такая вспышка заставила Игната удивленно протянуть:
— Не ду-ума-ал… Вот вы какая!.. — Он восхищенно смотрел на нее, не спуская глаз. Но неожиданно натянул вожжи и, остановив лошадей, сказал торопливо: — Чуть не проехали! Вот она, хата Земляковых. — Он завернул к крыльцу, снял чемоданы и, увидев на двери замок, пояснил: — Федор на работе, конечно. Миша — тоже. Придется вам подождать. — Потом поставил чемоданы на крыльцо и подал руку Тосе. — Простите, Тося. Прощайте.
Она задержала руку в кармане пальто, но… все-таки подала ее, проговорив сурово:
— Почему «прощайте»?
— Мы уже с вами больше не увидимся. Постарайтесь на меня не обращать внимания — вам же будет от этого лучше, — И он, не дожидаясь каких-либо слов от Тоси, быстро откатил от крыльца, переехал улицу и исчез в воротах двора Семена Трофимыча Сычева.
Так в слякотный, облачный, серый осенний день никто и не увидел, как Тося приехала с Игнатом со станции. Она присела на чемодан. Вот она и в Паховке. Но почему уже не хотелось никаких сюрпризов и не хотелось даже идти в правление кооператива за Федором? Может быть, потому, что устала, а может быть, ей просто стало немножко грустно в чужом селе. Неожиданно она услышала рядом голос:
— Чего же это ты, девка, голову повесила? — То спрашивала ее Матрена Васильевна Сорокина. — Ты чья же? Уж не Федора ли женка?
Тося встала и кивнула в знак подтверждения.
— Да чего же ты на крыльце-то сидишь? — спросила Матрена Васильевна.
— Я только сейчас приехала. Вот только-только. — Тося повеселела.
— Ну и заходи, пожалуйста! Чай, домой приехала. Я знаю, где у них ключ захоронен. — Матрена Васильевна стала на балясину крыльца, сунула руку под застреху и достала ключ. — Вот он. Они ведь вдвоем живут, два брата, да Зинаида ходит стряпать к ним. Кому надо, тот и возьмет ключ. Заходи-ка, заходи-ка, девонька, — приглашала Матрена Васильевна как в свой дом.
Тося вошла. Матрена Васильевна проговорила ласково, по-матерински:
— Ну здравствуй, хорошая. Мы ведь с ними друзья большие искони. — Она поцеловала Тосю трижды.
Тося уткнулась лицом в плечо Матрены Васильевны. Она не знала, отчего заплакала. Может быть, оттого, что матери уже нет давно и вспомнилась она ей при взгляде на эту богатырского сложения женщину; может быть, ей действительно показалась деревня скучной и она жалела о городе, а может, одиночество Игната напоминало о прошедшем ее одиночестве. Скорее всего — от всех этих причин вместе.
— Женское дело такое — без слезинки нельзя, — всплакнула и Матрена Васильевна, — Ничего, девка, пообвыкнешь. Конечно, боязно тебе: одна приехала-то в незнакомое село. Разве я не понимаю. Понимаю, девонька. Ничего, ничего — тут люди хорошие, пообвыкнешь.
Наконец Тося села на лавку и осмотрела избу. Русская печь, в углу деревянная кровать, накрытая старым, но чистым одеялом, над кроватью маленький портрет Ленина, обеденный стол, такой же стол еще, видимо заменяющий письменный, на нем стопка книг «Народный университет на дому», а рядом этажерочка с книгами, — в хате чисто, но все-таки не очень уютно, по-холостяцки.
— Ну я побегу родных твоих кликать, а ты пока умойся, приберись, платьишко новое найди. К мужу ведь прибыла. То-то! — Матрена Васильевна с хитрецой подмигнула и чуть толкнула Тосю в бок.
Не успела Тося как следует причесаться, вбежала Зинаида и без обиняков крикнула:
— Тося! Милка моя!.. Заждались мы тебя. — Она тоже чуть всплакнула как-то мимоходом, вроде так и полагалось — такое уж женское дело, наверно. Но это были слезинки радости за Федора, — А ну, какая ты? — Зинаида взяла ее обеими руками за плечи, повернула к свету и заключила, уже смеясь: — Молодец!
Федор вошел. Совсем здоровый! Он остановился в дверях, сияющий, окрепший, прямо-таки неузнаваемый. Тося бросилась к нему и целовала в губы, в щеки, в лоб — куда попало. Такою он никогда ее не видел. Федор смеялся от радости и счастья, а Зинаида и Матрена расточали слезы без всякой экономии. Тут уж ничего не скажешь: им нравилось в те минуты всплакнуть — то были слезы совсем не горькие.
Вошел Ваня Крючков и подал руку:
— Здравствуйте, Тося.
— Здравствуйте, Ваня! Чего уж там: дайте-ка я и вас разок поцелую.
В радостной встрече никто, кроме Зинаиды, не заметил, как Ваня вздрогнул от поцелуя Тоси и чуть- чуть побледнел.
Миша пришел вместе с Анютой. Он забежал за ней домой и притащил знакомиться. Анюта стала в сенях и никак не хотела идти в хату. Миша уговаривал ее до тех пор, пока Ваня, услышав разговор, не открыл дверь в сени.
— А-а, жених и невеста из одного теста! — воскликнул он. Лицо его уже было веселым.
— А это кто же? — спросила Тося, указывая кивком на Анюту уже после того, как поздоровалась с Мишей.
— Моя невеста, Анюта, — ответил Миша.
— Ну поди, поди сюда, Анюта, — позвала Тося таким тоном, будто она была старше по крайней мере на двадцать лет, а не на шесть.
Так собралась вся семья. А вечером пришел и Андрей Михайлович. Чуть выпили, конечно, как и
