— Правда, — охотно согласился Сычев. — Деньжонок у тебя малость есть, заработал, лошадь есть — хозяин полный.
Не прошло и недели, как в селе узнали, что Игнатка-бандит купил саманную избу у самого берега речки, третью от края. Вскоре хата стала белой, сарай для лошади обмазан, несмотря на наступивший осенний холод. Игнат сам работал за двоих, да Сычев помогал. В новой, хотя уже давно обжитой другими, хате Сычев и Дыбин выпили на расставанье. Разговор за выпивкой был коротким и малозначительным. Однако Семен Трофимыч заметил в Игнате какую-то перемену, но причины не знал.
…А месяца через три-четыре Андрей Михайлович Вихров и Иван Федорович Крючков заявились снова к Сычеву. Он встретил их на крыльце и пригласил в хату.
— Твердое задание, — коротко пояснил Андрей Михайлович.
— Распишитесь, — сказал Крючков, подавая задание.
— Сколько? — спокойно спросил Сычев, зная, что выполнять уже нечем — хлеба нет.
— Сто центнеров, — ответил Крючков.
— Да вы что, очумели?! — вспылил Сычев, но сразу догадался, что тут подбираются под его мельницу и маслобойку, и осекся. Уже тише возразил: — Да ведь сами знаете, нету такого хлеба.
— Знаем — был, — сказал Крючков. — Знаем — тайком продал. Знаем, сколько продал.
— Ну… — Сычев что-то хотел сказать, но махнул рукой и добавил: — Валяйте.
Вскоре за невыполнение твердого задания у Сычева конфисковали по суду мельницу и маслобойку. На суде Сычев молчал все время, если не считать коротких ответов на стереотипные вопросы.
По селу поползли нехорошие слухи: вот, дескать, сначала у Сычева взяли, а потом доберутся и до других, кто малость послабее, а потом и до тех, кто еще послабее, до середнячков. Кто-то напористо и систематически тревожил крестьян.
…На собрании в сельсовете Андрей Михайлович объявил:
— Итак, товарищи, есть у нас теперь мельница, есть и маслобойка.
— А что же мы с ними будем делать? — задали ему вопрос из задних рядов.
— Как — что? Мельница молоть будет, а маслобойка, наоборот, масло бить будет.
— Кто же правдать-то будет? Надо же спеца иметь? А он подался давно в город.
— Рекомендуется Сорокин Матвей Степаныч, — предложил Федор. — Обсуждали мы в правлении сельпо и пришли к такому выводу: Сорокин долго жил в батраках, знает там — как и что — лучше всякого.
Матвей Степаныч прямо-таки взмолился:
— Дорогие граждане! Ничегошеньки я не смыслю по технике, а также и по битью масла. Ей-ей! Прахтику надо иметь, а я — что? Тьфу! Ничего не означаю в технике. Ни в зуб ногой.
Но, несмотря на сопротивление самого кандидата, постановили: «Управлять Сорокину, как бывшему батраку, знакомому с предприятиями (так и записали „знакомому с предприятиями“), а двух рабочих пусть сам себе подыщет, по вкусу».
На следующий день Матвей Степаныч сорвал доски, которыми были забиты двери мельницы, и вошел. Пахло мышами. Двадцатичетырехсильный двигатель покрылся сверху ржавчиной, все было в запустении, все не ремонтировалось с тех самых пор, как у Сычева опустились руки; на маслобойке тоже мертво и пусто: вальцы ржавые, жаровня полуразвалилась, в прессе оказалось старое куриное гнездо. «Что я могу сделать?» — спрашивал сам себя Матвей Степаныч, но пока ответа не находил. Каждый предмет он потрогал руками или крутнул туда-сюда, что могло крутиться. Но только от этого ничего не прибавилось. Матвей Степаныч, живя у Сычева, занимался тогда скотиной, двором, посевом, а к мельнице или маслобойке не имел никакого касательства. И вот теперь надо как-то не ударить лицом в грязь. Он сел в пустой маслобойке около пресса. Думал, думал и сказал сам себе:
— Так, Матвей Степаныч Сорокин. Сам ты ни хрена не сделаешь. Надо к Ванятке Крючкову идти.
Пришел в сельпо, встретил Крючкова на крыльце и прямо с ходу поставил вопрос ребром:
— К чему на несведущего человека навалили незнакомое дело? Авторитет партии подрывать? Да? Ну-ка ответь, Иван Федорович.
Тот, незаметно ухмыльнувшись, ответил:
— Нет. Поднять авторитет партии хочу. Не надо волноваться, Матвей Степаныч. Вам надо руководить. Поняли? А не самому мешки ворочать и движок заводить.
— Как так? — удивленно заморгал Матвей Степаныч.
— А так: на двигатель — механика найти, на маслобойку — спеца пригласить, а вы лично — заведующий, глаз сельпо и партячейки. Что надо от вас? Порядок соблюдать, за ремонтом следить, учет вести.
— Учет?
— Учет.
— Я — учет?
— Вы — учет.
Сорокин рассмеялся искренне, закатив глаза вверх.
— Я — булгахтер! Не может быть! Смехи-грехи!
— Вот что: пошли к Федору, — сказал Крючков, — Время зря теряем. Бунтует, — указал он на Матвея Степаныча, когда они вошли в правление сельпо.
Федор молча достал квитанционную книжку и коротко объяснил:
— Вот тут — фамилию, тут — пуды, тут — ты распишешься, а тут — клиент.
— Климент? — вопросил Сорокин.
— Клиент, — не меняя тона, поправил Федор. — И кроме того: гарнцевый сбор каждый месяц будешь сдавать по квитанциям, а всю бухгалтерию — чего ты боишься — вести положено мне. Понял?
— Так бы и сказали сразу! — воскликнул Матвей Степаныч. — А то — скажи пожалуйста: «учет», «булгахтер», «Климент»! Так и запугать недолго. А так что ж — все нормально. Могу последить за правильностью. Да вот вопрос: кем я буду управлять? Где они, эти спецы-то?
— Поищем, — ответил Крючков.
— Сколько лет искать? — спросил Матвей Степаныч. — Если решать, то сразу, сейчас. Мужики-то волнуются — муки нету, масла нету, а продухция есть.
— Ну давайте покумекаем сейчас, — согласился Крючков и подмигнул Федору.
Тот сказал так, будто у них с Ваней и не было договоренности раньше:
— А не пригласить ли тебе, Матвей Степаныч, Игнатку Дыбина? А? Двигатель он знает как пять пальцев.
— Игнатку-у! Да ты ошалел, Федя. Ей-право, ошалел.
Крючков возразил серьезно:
— Видишь, хату купил себе, лошадь, а живет один. Соседи говорят, тоскует о чем-то. Не ровен час, еще повесится или убьет кого. На люди его надо, и присмотреть за ним. Лучше тебя, Матвей Степаныч, никто его не использует. Человек он понимающий по двигателю. Приглашают же старых спецов на фабрики и заводы? Приглашают. А директор за ними присматривает, руководит. Вот и ты так же.
— Выхода пока больше нет, — поддержал Федор. — Перебрали все село — ни одного человека нет, чтобы знал хотя бы один паршивенький движок.
— Знамо дело, темнота у нас, — сокрушенно согласился Матвей Степаныч. — А пойдет он, Игнатка- то?
— Попробуем, — неопределенно ответил Крючков. — Сходи-ка к нему сам. Да поаккуратней с ним, издалека начинай.
Когда Матвей Степаныч пришел к Дыбину, тот варил себе ужин. На загнетке на таганке стоял чугунок с картошкой, а Игнат подкладывал в огонь сухие будылины подсолнечника. Лицо Игната небритое и осунувшееся. Неуютно, постель неубрана; лишь одна гитара блестела как новенькая.
— Здорово живешь, Игнат Фомич!
— Здравствуйте, — удивленно ответил Игнат. — Какими судьбами, товарищ Сорокин?
— Да так… без всяких судьбов. Шел, шел — и зашел. Дай, думаю, гляну, как новый хозяин тут живет-обитает. А ты, вишь, картохи варишь. Хреново без бабы-то?
— Да как сказать… На что она мне? Семья — не для меня.
