— Вы только постойте, зря не причаливайте, — попросил я. — Его надо к нам в посёлок под ГЭС…
Я быстро рассказал, в чём дело.
— Всё равно придётся причаливать, — сказал писатель. — Надо заправиться. Бензина мало. Часа за четыре с половиной доставлю.
…Отплыли мы, наверное, только через час. Пока он доставал бензин, пока переводили Владилена Алексеевича на катер, пока перегрузили вещи…
И вот мы плыли уже обратно вверх по реке, а сзади за катерком тянулась на канате моя пустая лодочка.
— Часа за четыре довезу, — повторял всё время писатель и оглядывался на Владилена Алексеевича, который сидел на раскладном стуле.
Сначала мы хотели уложить его в каюте на койку, но Владилен Алексеевич сердито замотал головой.
— Успею на кроватях! — сказал он мне одними губами. — Хочу реку видеть.
Я сидел на боковой скамеечке и всё глядел на него.
Катерок шёл быстро. И мы давно потеряли из виду мыс с вётлами на правом берегу. Впереди слева показался четвёртый остров. Владилен Алексеевич провожал глазами каждую чайку, каждую встречную моторку… А когда мы уже проплыли четвёртый остров, он повернул ко мне голову и улыбнулся.
…Теперь, когда я вспоминаю о нём, я всегда сразу вижу, как он поворачивает ко мне седую голову и улыбается молодой улыбкой.
А тогда мы всё плыли и плыли, Владилен Алексеевич всё смотрел и смотрел. Когда мы проходили мимо третьего острова, хозяин катера включил радио и оглянулся на нас. Передавали последние известия.
Владилен Алексеевич закивал головой. Я видел, что он с огромной жадностью слушает каждое сообщение. И про то, как в Крыму началась жатва, и про шахтёров, и про съезд каких?то микробиологов. Потом передавали про заграницу, про войну во Вьетнаме.
Владилен Алексеевич слушал, смотрел на реку и острова. Лицо у него сделалось удивлённое и злое.
Я, наверное, понял, что он думал. Он думал: я умираю, а вы все остаётесь жить. Зачем же вы убиваете друг друга?
Может, про это он думал. А может, нет… Я подумал — про это.
В конце передавали прогноз погоды. Вот уж неинтересно слушать, где сколько градусов! А он слушал всё с таким же интересом. Диктор говорил:
«В течение первой половины июля сохранится жаркая, сухая погода. В последующий период циклон с юго–запада, рождённый над Атлантическим океаном, переместится на центральные области. Циклон будет сопровождаться сильными ветрами и ливнями».
Владилен Алексеевич посмотрел на меня. Я встал со скамейки и подошёл.
— Завтрашний ветер, — сказал он с трудом. — Это будет уже твой завтрашний ветер…
— Что он говорит? — громко спросил писатель.
— Завтрашний ветер, — ответил я. — Он говорит, что завтра будет дуть завтрашний ветер.
Писатель ничего не понял и повернулся к штурвалу.
А я понял. Только словами не мог бы складно сказать, что я понял. Я вспомнил и про Марс, и про Луну, и про то, что человек должен жить не меньше двухсот пятидесяти пет. И что я обязательно буду врачом.
Владилен Алексеевич посмотрел мне в глаза и снова улыбнулся. Он увидел, что я его понял.
Мы уже подходили к моим местам. Показался второй остров, а вдалеке пристань, плотина ГЭС.
Первым из знакомых, кого я увидел, была всё та же Наташка Познанская на яхте. Ветра в парусах не было, и она загорала на своей посудине. Ей?то что? Ей и горя было мало!
Как мы причалили, как выводили на берег Владилена Алексеевича, как потом он ещё неделю руководил съёмками из автомашины — про всё это вспоминать не стоит.
Я уж не говорю про тот вечер, когда все они уезжали на аэродром. Владилен Алексеевич попросил, чтоб я обнял его, а я испугался заплакать. Мы стукнулись лбами, и я убежал. Вот и всё.
…Недели через три почтальон дядя Яша подъехал на своём велосипеде к нашему дому и сначала велел мне расписаться в толстой книге, а потом отдал большой пакет.
Там оказалась та самая тетрадь. И чья?то записка.
В записке я прочитал, что Владилен Алексеевич перед смертью очень просил, чтоб тетрадь переслали мне.
Вот она.
Моё начало
Всадник
