Монтажная фраза
Более благополучные коллеги в глаза называли его гением. Гурген с подозрением выслушивал их. Он и без этой публики знал себе цену. «Делают комплименты, чтобы успокоить свою совесть», — говорил он мне впоследствии.
Мы познакомились, после того как однажды в просмотровом зальчике Высших режиссёрских курсов нам, слушателям, показали три запрещённых к прокату фильма неведомого кинорежиссёра.
Формально это были документальные ленты. Вернее, художественные, но без актёров. Я не в состоянии ни определить их жанр, ни пересказать. Как можно пересказать, например, походку Чаплина или улыбку Джульетты Мазины? Настоящее кино — и все.
Снятые без дикторского текста, без всяких выкрутасов кадры, казалось бы, обыкновенной жизни людей, животных, растений, гор, облаков обнажали неуловимую, но ослепительно явственную тайну бытия.
«А он ловец неуловимого, — думал я, выйдя на улицу после просмотра. — Что снилось нам, забылось за день…»
Так выговорились, получились стихи, которые мне удалось через третьи руки передать автору фильмов.
Через неделю-другую он пришёл в гости.
Сухощавый человек лет сорока, одетый в чёрный пиджак из кожзаменителя, стоял передо мной с недоверчивой улыбкой.
Я усадил его. Кинулся к секретеру, где, по счастью, имелась кое-какая выпивка.
— Что будем пить? Разведённый спирт или коньяк?
— Какой коньяк?
— Кажется, армянский.
— Тогда будем.
…Не знаю, как для читателя этих строк, а для меня всегда остаётся мучительной загадкой, отчего так устроено в жизни, что чем стремительнее ты сближаешься с человеком, чем безогляднее распахиваешься навстречу ему, тем скоротечнее проходит это время дружбы, тем больнее, когда все кончается и ты со всей своей искренностью остаёшься, словно выпотрошенный…
Странно, в тот раз я предвидел такой исход. И все же не смог противостоять своей натуре.
Недоверчивость Гургена быстро растаяла. Он оценил то, как верно я понял его картины. И хотя в отличие от киношной братии, не заявляю в глаза, что он гений, вполне осознаю, кто меня посетил.
Он поделился мечтой — снять в Иерусалиме фильм о Голгофе, крестном пути Христа.
— Верующий? — радостно спросил я.
— Знаком с нашим армянским католикосом, — неопределённо ответил Гурген. — Бывал в Эчмиадзине.
Пока что он приступал к монтажу подобранных им из наших и американских хроник кадров о запусках космических аппаратов, о попытках проникновения в тайны Вселенной.
— Подсунули эту малость, чтобы откупиться от собственной совести, — не уставал повторять он. — Приходится зарабатывать. Жена, двое детей. Что ты скажешь?
Что я мог сказать, сам, в сущности, нищий? Роман, который я писал семь лет, не печатали. Зато я был один. Отвечал только сам за себя. Спирт и порой коньяк подносили друзья.
Он стал приходить ко мне. Все чаще и чаще. Сунет в руки пакетик с колбасой или сосисками и с порога кидается к секретеру. Дёргает ключ, на который он запирается, зная, что внутри может таиться выпивка.
Как-то сам принёс бутылку все того же родного ему армянского коньяка.
При всём том Гурген отнюдь не был алкоголиком. Пил немного, только бы снять напряжение. Ему нужно было выговориться. Без конца, так и этак растолковывал мне замысел фильма о Голгофе, советовался. Уносил с собой какую-нибудь из книг с моих книжных полок.
Я мало что понимал из его сбивчивых объяснений. Иногда казалось, что этот человек бредит. Но ведь и готовые фильмы Гургена невозможно пересказать.
Как-то позвонил, позвал к себе домой на обед.
Я не ожидал столь торжественного приёма. Вокруг уже накрытого стола колдовала жена моего нового друга — полная, несколько усталая Ашхен и две их девочки-школьницы, очень воспитанные, милые.
— Садись, — сказал Гурген. — Через проводника получили посылку от родственников из Еревана.
Стол был украшен разнообразными армянскими травками, тонко нарезанным белым пастушьим сыром, колбасой суджук… Вскоре Ашхен внесла большое блюдо с дымящимися голубцами в виноградных листьях.
«Наверное, нелегко быть женой такого человека», — подумал я, глядя на её усталое лицо. Она выглядела старше Гургена. Он уловил мой взгляд.
— Скоро уезжаем отдыхать. Родственники оставляют на август ключи от своей квартиры в Ереване. Что ты скажешь?
— Скажу — хорошо, — благодушно откликнулся я.
Если бы я знал, если бы только знал… Пока он готовил на кухне кофе по какому-то особому рецепту, Ашхен поделилась своей тревогой:
— Вы знаете, боюсь, мы не поедем. Иногда из милости ему дают работу, и ни разу Гурген не укладывался в сроки. Несмотря на бесконечные пролонгации, увязает на стадии монтажа.
— Что ж, победителя не судят.
— Вы так думаете? Вправду так думаете?
Он вошёл с медной джезвой, от которой вместе с дымком исходил чудный аромат. Подозрительно глянул на нас.
— Беспокоится? — саркастическая улыбка скривила его тонкие губы. — Ашхен, иди с девочками в другую комнату. Нам нужно поговорить.
И он опять завёл речь о Голгофе, о том, что потенциально в кресте скрывается свастика, а в свастике — крест.
Было неприятно слышать эти его слова, но я промолчал.
— Мне никогда не дадут до конца сделать этот фильм, — язвительная улыбка снова появилась на его губах. — Пей кофе. Расскажи, а как твои дела?
Мы были знакомы несколько месяцев, и вот он впервые заговорил не о себе. Тронутый вниманием, я многим тогда с ним поделился.
Прошло несколько дней. Жарким августовским утром он позвонил с неожиданной просьбой:
— Ты мне друг? Можешь бросить все дела, приехать ко мне в монтажную на Шаболовку? Пропуск тебе уже выписан. Встречу у проходной. С утра бьюсь над монтажной фразой. Не складывается, не могу решиться ни на один вариант. Что ты скажешь? Можешь помочь?
— Не знаю. Приеду. Это было смешно — ехать помогать в монтаже гению монтажа. Но я был польщён.
Гурген встретил у проходной. Дошли до невысокого корпуса. Ввёл в одну из комнаток, подставил второй стул к монтажному столу, усадил рядом с собой.
— Смотри! — он достал из круглой жестяной коробки три рулончика киноплёнки, нетерпеливо вставил один в аппарат. — Что ты скажешь?
На экранчике появился космонавт, беспомощно плавающий в невесомости рядом с парящей над Землёй космической станцией.
Потом зарядил вторую плёнку. Я увидел багровый диск солнца, с краёв которого грозными космами срывались протуберанцы.
Последним продемонстрировал кадр, где был запечатлён только что рождённый младенец.
— Что ты скажешь? Монтажная фраза. Всего из трёх кадров. Все вместе длится меньше минуты. С утра бьюсь, не могу найти точной последовательности, — он склеил скотчем все три кусочка, зарядил в
