Девицы на миг приотстали, чтобы через секунду снова нагнать.
В их безмолвной массе, нагловатом топотке было что-то хищное, крысиное.
Вдруг я увидел точно такую же стаю. Она бежала навстречу, конвоируя известного эстрадного певца, которого вели к выходу.
— Кто они такие? — спросил я моего провожатого.
— Из Подмосковья, со всей России, — сказал он. — Пытаются устроить своё счастье. Только чтобы получить пропуск сюда, жертвуют девичьей честью.
Крысы, думаю, слышали его ответ. Но продолжали бежать рядом.
Под ногами зазмеились кабели, какие-то провода. Переступая через них, мы вошли в павильон, тесно уставленный осветительными приборами и телекамерами. Стая обогнала нас и стала агрессивно делить поднимающиеся амфитеатром свободные стулья, оставшиеся среди уже собравшихся зрителей. В основном это были скучающие пенсионерки — толстые тётки, некоторые с вязаньем в руках.
Меня усадили на отдельный стул сбоку от аудитории, и я увидел большой фотопортрет отца Александра Меня. Портрет стоял на возвышении, задрапированном белым полотном. У подножья среди искусственных цветов горела свеча.
— Я ведущий, — шагнул ко мне человек откуда-то из-за штативов с приборами. — Вам задавать вопросы или будете сами?
— Буду сам, — ответил я неуверенно.
…За месяц до девятого сентября — очередной годовщины со дня убийства отца Александра телевизионные редакторши, прочитавшие мои воспоминания о нём, оборвали мне телефон, уговаривая приехать и выступить.
Уклонялся как мог. Не хотел быть галочкой в их мероприятии, предвидел — ничего толком сказать не дадут, тем более, что передача пойдёт не в прямом эфире, а в записи. Вырежут всё, что им не понравится.
В конце концов сломали меня тем аргументом, что отец Александр бы не отказался. Он в самом деле считал необходимым воспользоваться любой возможностью выхода к аудитории.
И вот я был здесь.
Ведущий давал последние указания каким-то юношам, одетым в одинаковые комбинезоны. Осветители включили свои приборы. Операторы заняли места у камер. С мегафоном в руке появился всклокоченный человек в пропотелой под мышками майке.
— Аплодировать только по моему знаку! — выкрикнул он в мегафон. — Сделайте умные лица! Между собой не болтать. Мы начинаем!
Заработали камеры. Пока ведущий представлял меня аудитории, юноши в комбинезонах один за другим, торжественно вышагивая, как солдаты кремлёвского гарнизона, подходили к постаменту с портретом, ставили перед ним горящие свечи.
Это было надуманное режиссёрское изобретение для так называемого оживляжа.
Я посмотрел на притихшую стаю «желающих устроить своё счастье», перевёл взгляд на портрет отца Александра.
Что бы он сказал им, которых я в душе обозвал «крысами»? Я подумал о том, что совсем недавно все они были маленькими девочками, ходили в детский садик, в школу… Теперь это были рабыни, загипнотизированные телевизионными соблазнами, глянцевыми журналами с их недоступными для бедняков побрякушками.
Отец Александр жалел таких людей, вёл от рабства к свободе.
Об этом я и стал рассказывать, глядя на девушек. Ведущий все же начал задавать вопросы, к моему удивлению неглупые. Стало понятно, что его взволновало то, о чём я говорю. Правда, мне мешал периодически возникавший из-за приборов взлохмаченный человек в пропотелой майке. Энергично махал рукой, немо призывая аудиторию аплодировать.
Так или иначе я высказал всё, что хотел. Запись кончилась. Софиты погасли.
Ведущий программы сам пошёл провожать меня к лифту. И тут нас нагнала стая. Девушки на миг застопорились, глядя на то, как мы входим в лифт, затем ринулись вниз по лестнице.
И вот, окружённые ими, мы подошли к выходу из здания Телецентра, где стоял милиционер, проверяющий пропуска.
Они молча смотрели на меня. Смотрели во все глаза. Одна из них вдруг промолвила:
— У меня мама умерла. Как вы думаете, она меня простит на том свете?
…А передача в эфир не вышла. Её запретили.
Люди в закрытых глазах
Может быть, то, о чём я решился сейчас написать, известно и другим людям, и они просто не осмеливаются об этом рассказывать. Боятся, чтобы их не заподозрили в каких-либо психических отклонениях. Или в приверженности дешёвой мистике. Или же в заурядном вранье.
Так вот, я решился рассказать о том, как оно есть, ничего не придумывая, но и ничего не опуская. Быть может, найдётся кто-нибудь, кто объяснит мне загадочное явление.
Последние годы, ложась вечером спать, я, как все люди, укрываюсь одеялом, выключаю ночник, примащиваю голову на подушке. И закрываю глаза.
Через три-четыре минуты в них неожиданно проступает человеческое лицо. Не то чтобы остатки света на сетчатке, сполохи цветовых пятен составили что-то похожее на лицо. А живое лицо какого-то конкретного человека — смеющегося, серьёзного или плачущего.
Нет, я ещё не сплю, даже не нахожусь в состоянии полудрёмы. Неожиданность встречи заставляет напрячься, замереть. Слышны звуки в комнате — тиканье часов, заоконный пробег машины по улице. Но ничто не может вспугнуть того, что появилось в моих глазах.
Это явление происходит не регулярно, с неравными интервалами в полтора-два месяца, и когда оно случается, потом всегда досадно, что я не могу его сфотографировать, хоть как-то запечатлеть. Кроме того, возникает ощущение вины — будто я всем этим незнакомцам зачем-то нужен.
…Появляются по одиночке. Никогда не смотрят в упор на меня. Живут своей жизнью. Кто-то, профессорского вида, очень серьёзен, думает о чём-то своём, кто-то робко улыбается, кто-то вроде бы настроился плакать.
Это всё взрослые люди, мужчины и женщины. Никогда не бывает детей или подростков. Видны только по пояс. Одежда современная. Одно за другим четыре-пять лиц.
Порой одно лицо, неожиданно возникнув, постепенно трансформируется в другое или уходит в синеватую мглу, чтобы дать место новому, совершенно не похожему на предыдущее.
Если открыл глаза и снова закрыл, пытаясь по своей воле продлить череду незнакомцев, из этого никогда ничего не получается.
Каждый раз появляются иные, новые лица. Повторяющихся не бывает.
Все чаще думаю — они чего-то хотят от меня. Да нет, живут своей жизнью. Но что же они тогда делают в моих закрытых глазах?
Спрашиваю сам себя: «Что бы сказал Христос, Будда или Магомет обо всём этом?» И не нахожу ответа.
…Когда-то, очень давно, задолго до возникновения этих явлений, увидел уже не в состоянии бодрствования, а во сне протянувшуюся перед глазами ленту с отчётливо выведенными иероглифами.
Это было настолько ошеломляющим зрелищем, что я воспринял его как обращённое ко мне послание, вроде телеграммы. Проснулся. Рывком вскочил с постели. В темноте опрокинул стул, бросился к бумаге и авторучке, чтобы успеть зарисовать увиденное. И только начал зарисовывать, как всё расплылось в сознании. Через несколько дней знакомый египтолог, поглядев на мои наброски, сказал, что иероглифы действительно египетские, но их слишком мало, чтобы составить фразу.
Какая-то тревожащая двусмысленность есть во всех этих явлениях. Не обращать на них внимания невозможно. Что со всем этим делать — не ясно.
