застолье. Они все любили Николая Егоровича и перенесли эту любовь на Наташу. Тут она повеселела.
В доме имелась гитара. Наташа устроила друзьям мужа целый концерт, играя на этой гитаре, исполнила одну за другой чуть ли не все песни, которые знала.
В конце концов гитару ей вручили в качестве запоздалого свадебного подарка.
В гостиницу вернулись поздно. Спать не хотелось.
— Теперь спой что-нибудь для меня, — попросил Николай Егорович. — Только для меня.
Наташа села в кресло у раскрытой балконной двери, взяла гитару, закинула ногу на ногу и стала петь песни Булата Окуджавы, которые любила больше всего.
Минут через двадцать в дверь постучали.
— А у вас тут весело! — сказал, входя, улыбчивый смазливый следователь. — Курили на нашем балконе, услышали райские звуки…
— Разрешите послушать? — проскользнул вслед низкорослый крепыш. — Можем подпеть. Кстати, меня зовут Саша, его — Серёжа.
— Видите ли, уже поздно, — Николай Егорович решительно встал со стула. — Без четверти двенадцать. Спокойной ночи.
— Детское время! — отмахнулся Саша, садясь на край кровати. — А мы люди взрослые.
В это время Сергей шагнул к растерянной Наташе, взял из её рук гитару, тоже присел на кровать и запел, перебирая струны:
Пел он, продолжая смотреть в упор на Наташу. Слова всем известного романса звучали в его устах как-то бесстыдно, даже похабно.
— Извините. Поздно. Я спать хочу, — попыталась прервать его Наташа.
— Что вы, что вы?! — вскочил с кровати тот, кто назвал себя Сашей. — Вечер только начинается! Вообще, учтите, девушка, мы глубоко пашем…
— Ну-ка немедленно вон из нашего номера! — Николай Егорович шагнул к нему, попытался схватить. Тот засмеялся. Полез в карман пиджака за бумажником.
— Учти. У нас первый разряд по самбо. Лучше сбегал бы в буфет за коньяком.
— Хорошая идея, — отозвался Сергей, на миг прерывая пение.
— Сейчас приведу наряд милиции. Наташа, идём со мной!
— Н. Е.! Сейчас уйдут. Я с ними поговорю.
Не дослушав её, Николай Егорович кинулся за дверь. Он пробежал по коридору, не стал дожидаться лифта, спустился по лестнице, ринулся к стойке. Сейчас тут дежурил уже другой администратор — пожилой человек, который как раз беседовал со стоящим рядом лейтенантом милиции.
Николай Егорович лихорадочно изложил свою просьбу.
— Из триста второго? Так это же следователи федеральной прокуратуры, — сказал лейтенант, глянув в журнал регистрации приезжих.
— Знаю. Но не в этом дело. — Николай Егорович понял — помощи ждать неоткуда. «Мы все беззащитны перед тупой, наглой силой, — подумал он. — Это фашизм».
Побежал назад, на третий этаж, проклиная себя за то, что оставил Наташу наедине с негодяями.
Когда он оказался у своего номера, дверь оказалась заперта. Изнутри.
Из номера слышалась какая-то возня, крики. Николай Егорович колотил в дверь кулаками, пинал её ногой. «Внизу должен быть запасной ключ», — мелькнуло у него в голове. Ринулся обратно на первый этаж.
Задыхаясь, вернулся с ключом. И увидел — дверь раскрыта настежь. Вбежал в номер. Там никого не было. Ни в ванной. Нигде. Гитара с проломленной декой валялась на смятом покрывале.
Николаю Егоровичу показалось, что его кто-то зовёт. Он выбежал на балкон. Заметил — внизу что-то белеет. Привычно полез за очками, вспомнил, что забыл их в поезде.
— Н. Е.! Я тут, внизу, — услышал он весёлый голос жены. — Кинь плащ! Они порвали мне кофточку.
— Наташенька, как ты там оказалась?
— Вырвалась и спустилась по водосточной трубе!
С вешалки в шкафу сорвал плащ, кинул ей. Хотел было побежать навстречу. И рухнул в кресло. Не оставалось сил идти, действовать, жить.
Быстро собрали вещи и покинули гостиницу.
Посещение
Филимонов понимал, многие из них за эти двадцать три года могли умереть или эмигрировать. Или же впасть в бедность, утеряв возможность вести жизнь элиты.
Но ведь кто-то из этой сволочи должен же был остаться! Как осталась на месте Регина — вдова пьяницы и сквернослова Гарика Капустянского.
Это было удачей, что ставшая старушкой хилая балерина Театра оперетты вспомнила его, впустила на две недели в свою задрипанную квартирку и таким образом сэкономила ему кучу денег, которые пришлось бы истратить на гостиницу.
Теперь Регина сделалась парикмахершей. С утра уплелась на работу, оставив ему ключи.
…Как ни в чём не бывало капала из крана на кухне вода, бубнило невыключенное московское радио. Словно не прошло двадцати трёх лет, с тех пор как он не был в России.
«Сволочи!» — вслух сказал Филимонов, в который раз взглядывая на часы. Нужно было дождаться хотя бы двенадцати дня, чтобы заведение успело заполниться посетителями. Конечно, было бы лучше появиться там вечером, но не хватало никаких сил ждать.
К половине двенадцатого он положил на бок свой чемодан на колёсиках, открыл его и первым делом вынул раздувшийся пластиковый пакет с купленной перед отъездом из Чикаго серой широкополой шляпой. Затем вынул аккуратно сложенный бежевый плащ с клетчатой подстёжкой. Это были дорогие вещи. Такие же, как синяя бархатная рубашка и синий джинсовый костюм из вельветовой ткани. И галстук был новый — золотистый, атласный.
Филимонов не спеша нарядился перед зеркалом старинного шкафа. Тщательно пристроил на лысоватую голову шляпу, выпустил сзади из-под неё схваченную резинкой тощую косичку. Надел плащ. Сначала застегнул на все пуговицы. Потом расстегнул.
Отражённый в зеркале джентльмен являл собой образец благополучия. Филимонов приблизил к зеркалу лицо, оскалил зубы. Да, с зубами дело было плохо — там и сям зияли чёрные дыры. И он подумал о том, что пожалел потратить время и деньги на дантиста. «Ничего, — решил он, — придётся контролировать себя, не улыбаться».
Из имевшихся у него четырёх тысяч долларов две он обменял вчера в аэропорту Шереметьево на
