вечер напивался. После чего засыпал, а средь ночи начинал кричать, что он со своими танками просит боезапас и поддержку с воздуха.
— Пропил свои медали, теперь пропивает на рынке ордена, – сообщил мне второй сосед Семён, который, как мог, отхаживал совершенно помирающего к утру майора. – У него осталось ещё два Красной звезды, один Красного знамени, орден Ленина и звезда Героя.
У самого Семёна, бывшего сапёра, не было обеих рук по локти. Что ж, я тоже был инвалидом, и эти двое приняли меня в свою компанию как коллегу.
До чего же надоедно бывало уворачиваться вечерами от вечных приставаний майора выпить с ним водки. К счастью, Семён алкоголем не злоупотреблял и всячески берёг меня от соблазна. В конце концов по вечерам я научился отсиживаться в беседке вместе со своими тетрадками. Когда часам к одиннадцати я возвращался, майор уже находился в забытьи.
По утрам перед завтраком я спускался на пляж, шёл правее, подальше от пустого ещё в этот час «женского» пляжа, на так называемый «общий».
И Чёрное море принимало меня в свои объятия. Иногда там, вдалеке уже мелькала, как поплавок, белая чалма голубоглазой бронзовой богини. Она заплывала очень далеко, и я всегда боялся за неё. С другой стороны, хотелось, чтобы она немножко начала тонуть. Тогда я мог бы её спасти и таким образом познакомиться. Время шло. Она вовсе не собиралась тонуть. Наплававшись, упруго шествовала к распластанному здесь же, на общем пляже надувному матрасику, растягивалась на нём всё с той же книжкой, с грушей или персиком. На запястье её сверкал браслет. Заметив, что я за ней наблюдаю, заслонялась раскрытым зонтиком. Порой ветерком отодвигало зонт, и задремавшую богиню можно было созерцать во всей красе.
Никто к ней не подсаживался, никто вокруг неё не вился. Видимо потому, что она так же, как и я, бывала на пляже только рано утром и вечером, когда там тихо, не очень жарко, вода в море прозрачна до дна, не взбаламучена. Видно, как взблёскивают стаи мальков.
Однако время шло. И теперь уже я подумывал о том, чтобы самому попробовать начать тонуть. Чтобы ей ничего не оставалось, кроме как спасти меня.
Но в этом варианте таилось что–то жалкое, не столь благородное, как в первом…
— Сволочи! Замучали компотами из мух, а вокруг такие кавуны! – сказал однажды вечером Семён. – На базаре ломят цены, как фашисты какие–нибудь. Хочешь, Володька, хорошего кавуна?
— Конечно.
— Знаешь, что Ганка–санитарка вчера сказала? «У тебя, Семён, рук нет, зато есть ноги. У Володьки нога больная, зато есть руки. Идите поутру, когда сторож дрыхнет, на бахчу. Пусть Володька срежет по кавуну, положит их в сетку, а ты, Сеня, бери на свои култышки и беги ногами до хаты». Девка сердечная, она и сетку принесла, гляди, аж пять кавунов влезет.
— Пять не пять, а три арбуза возьмём. Два тебе, мне и майору, третий подарю одному человеку.
Думаю, Семён был совершенно не в курсе моих переживаний. Он и на пляже–то не появлялся. Всё уходил куда–то в горы, одиноко скитался там, сидел на скалах, обдумывал свою будущую жизнь. Никого–то у него после войны не осталось. Кроме старшего братика, раскулаченного, сосланного ещё в тридцатых годах куда–то на Колыму…
А я уже представлял себе, как притащу утром арбуз на пляж, подкачу прямо к тому месту, где будет спать за зонтом бронзовая богиня. А на арбузе заранее вырежу своё имя, номер московского телефона…
…Было ещё темно, когда Семён разбудил меня, шепнул:
— Обувайся скорей. Не забудь ножик. Скоро развиднеется… Сетку, сетку возьми.
Никем не замеченные, мы вышли из барака, быстро дошли до беседки, продрались между кукурузных стволов.
— У этих сторожей берданки заряжены солью, – совершенно некстати напомнил Семён. – Стреляют в самый зад.
После такого напоминания руки мои несколько задрожали, когда я тупым перочинным ножом начал перерезать арбузные хвостики.
— Может двух кавунов хватит? – шепнул Семён, помогая култышками вкатывать их в сетку.
— Нет. Нужен третий.
И в этот момент где–то поблизости злобно забрехала собака, со сторожевой вышки разнеслась длинная матерная фраза. И раздался выстрел. Он показался оглушительным.
Семён высоко поднял тяжёлую сетку мускулистыми культями и побежал в сторону кукурузы. Так и не срезав третьего арбуза, я ринулся за ним.
Когда мой сотоварищ уже исчез в зарослях, я, конечно же, споткнулся о какой–то корень и упал.
Чёрная земля под носом, слюнявая пасть лающего над ухом чёрного пса, чёрный ствол берданки, приставленный к моей голове…
Старик–сторож грубо вздёрнул меня за шиворот, повёл к первому этажу каменного корпуса, где находилась администрация.
Кроме ночной дежурной, в роли которой выступала та же одетая в синий сатиновый халатик длинноногая Ганка, там никого не было.
— Звони в милицию! – потребовал сторож. – Вора привёл.
— А я ничего не украл, – огрызнулся я.
— И вправду, чего, дядя Никита, он украл? – вмешалась Ганка. – Глядите, у него в руках ничего немае.
— Як так? – сторож тупо уставился на мои руки, на меня. – Их воровали кавуны двое. Второй был безрукий солдат, он и унёс.
— Как же он мог унести, если безрукий? – снова подал я голос.
Сторож окончательно смешался. Бугристое лицо его побагровело от усилия мысли.
— Да если бы и унёс, разве жалко, дядя Никита, для порубанного фашистами хлопца? Ему же ложку взять нечем, ртом хлебает… Да, может, и не брали ничего.
Разжалобясь благодаря Ганке, сторож, казалось, уже готов был отпустить меня, как в вестибюль ворвался Семён с двумя арбузами в сетке. А вслед за ним неверной походкой вошел и майор с нацепленными на китель орденом Ленина и звездой Героя.
Одновременно с ними явился и уселся за свою стойку как обычно сонный администратор с грузинскими усиками. Запоздалая и уже совершенно ненужная помощь превратилась в повод для нового разбирательства.
Сидя на стуле почти сторонним наблюдателем, я услышал, что Ганка тем временем отвечает на междугородний звонок из Москвы, говорит, что билеты на поезд для отъезжающих послезавтра артистов Большого театра экспедитором доставлены.
— На первый случай напишем о попытке покражи арбузов по местожительству, – решил дело администратор. – Попадётся второй раз – выставим из дома отдыха, отдадим под суд за хищение социалистической собственности.
— М–молодой парень, а как крыса тыловая! – поднялся на него майор, дёргая головой и заикаясь. – Т–такое н–напишу по т–твоему м–местожительству, будешь г–гусей пасти за С–северным полярным к– кругом!
Ошалевший от такой странной перспективы, администратор замахал руками, попросил очистить помещение вместе с арбузами.
…Бронзовая богиня возвращалась к завтраку после купания. Она с интересом взглянула на всю нашу компанию, увидела и кавуны. Теперь, с моей точки зрения, они потеряли ценность сюрприза.
Весь день мы в нашей палате мрачно уничтожали арбузы, угощали Ганку, затем сторожа Никиту, явившегося пить чачу вместе с нашим Героем Советского Союза. «Да попросили б, що вам надо кавунов – сам бы принёс!» – сокрушался он.
…Вечером я забился в беседку, сидел, не зажигая света, глядел на море, на первые звёзды. Итак, послезавтра утром она уезжала. Вперёди оставался только один день, когда ещё можно было бы познакомиться… Я решил хотя бы дописать стихотворение, обращённое к голубоглазой богине, утром вручить ей взамен арбуза.
