— У настоятеля доктора из Парижа. Он просил, чтобы вы непременно ждали его, хорошо?
— А что с отцом Бернаром? Гепатит?
— Нет–нет. Идет консилиум. А мы пока побудем в трапезной. Почему вы не завтракали?
Он оставляет у кустов секатор, рукавицы. Отряхивает седую бороду, сутану, и мы направляемся к старинному дому затейливой архитектуры.
— Видите ли, я познакомился тут с Ольгой Владимировной, княгиней. Провожал на станцию.
— О! Это наш давний друг! У неё в восемьдесят восьмом, вот уже пять лет назад погиб в подземном озере внук — спелеолог. Осталась одна, как перст.
— Вы француз? Как вам удалось так хорошо выучить русский?
Отец Андре степенно поглаживает бороду, хитро прищуривается.
— Я колхозник! Последние четыре года каждую зиму с ноября по март живу в России, в Тверской области, у своего друга — сельского учителя Кузьмы Тимофеевича Епифанцева. Хожу в валенках, колю дрова, приношу на коромысле воду в вёдрах из колодца. Понемножку начал заниматься с крестьянскими детьми, говорю им о Христе, читаем Библию.
Спускаюсь вслед за ним в пустую, уже прибранную трапезную. Садимся у края одного из длинных столов. Марта приносит две глубокие тарелки с корнфлексом, джем, булочки, чай.
Отец Андре, ваш рассказ — укор мне, жителю России.
— Почему? Вы — писатель, у вас, как говорят индусы, своя карма. А я хочу узнать вашу страну, её народ, не только по книгам Солженицына, Толстого и Достоевского. Хочу узнать теперь, изнутри. Сейчас к вам едет много проповедников, миссионеров — по телевизору выступают, как актёры, да ещё с переводчиком. Нужно владеть языком, нужно погрузиться в быт тех, кому проповедуешь слово Божие, делить с ними беды и радости, не так ли? Нельзя не знать обычаев, образа жизни простых людей.
— Простите, сколько вам лет?
— Семьдесят один. Там, в деревне, я молодею, крепну духом и телом. У вас замечательная страна. Не печальтесь. Все со временем будет хорошо.
— А как здесь, во Франции?
— Катастрофа. За благополучным фасадом — одиночество, СПИД. Безбожие в маске католической веры. Так во всём мире, в Америке тоже.
Да вы и сами должны все знать. Только слепой не видит. У вас, православных — то же самое.
— Но что можем сделать мы с вами? Кстати, до сих пор не понял, какой у вас здесь монастырь? К какому ордену вы принадлежите?
— Не пугайтесь! Мы — иезуиты. Я знаю, у вас в России, идиосинкразия к этому слову. Так?
К отцу Андре подходит Марта, что?то сообщает.
— Извините меня, — говорит он, поспешно поднимаясь из?за стола. — Уезжают доктора.
Допив чай, собираю со стола грязную посуду, ставлю её в мойку на кухне, благодарю Марту.
— Пер Бернар, — сокрушённо качает она головой. — Пер Бернар.
Марта не понимает по–английски, не может, да и не хочет отвечать на
мои расспросы.
Я поднимаюсь из подвала наверх, выхожу в парк. Вдалеке видны монахи, провожающие врачей. У меня падает сердце — отца Бернара увозят в больницу, больше уже никогда не увижу его, разве что только во сне.
Ты говоришь, я эгоист. Человек болен, тяжело. А я в эти минуты думаю о себе, о своих вопросах к нему. Даже не предложил помощи.
Но я не умею лечить гепатит. Если это гепатит, а не что?нибудь похуже. Пострашнее… что я могу? Только молиться.
…Стою, скрытый водопадом ветвей плакучей ивы. Прошу Отца нашего об исцелении Бернара. Пусть я завтра уеду, никогда больше его не увижу, не узнаю, почему он так долго снился, но пусть он, принявший меня, как блудного сына, будет здоров. Если нужно, пусть я заболею, пусть со мной случится, что угодно, только пусть человек этот будет здоров, пожалуйста. Прошу Тебя, умоляю!
Вижу сквозь низко склонённые ветви, как белый «Пежо» проезжает по дорожке и скрывается за воротами монастыря.
Монахи маленькой группкой идут к церкви, один за другим поднимаются на крыльцо. Только белобородый отец Андре торопится в трапезную, как я понимаю, за мной.
Бегу навстречу.
— Не волнуйтесь, — предупреждает отец Андре мои расспросы, — настоятель устал. Поспит и примет вас в четыре часа. Знаете, где он сейчас находится? Вон та крайняя дверь справа. У вас такой вид, будто вы не спали. Отдохните тоже. Уже начало первого.
…Так и не сказал, чем кончился консилиум. Не счёл нужным.
Я покорно иду к дому, поднимаюсь в свою «келью».
Золотой день стоит в окне, как икона. Последний мой день во Франции. Что?то толкает меня обернуться в сторону комнаты, подойти к чемодану, отстегнуть его тугие замки, достать самую большую из подаренных записных книжек. Подсаживаюсь с ней к секретеру, чтобы начать делать наброски к замыслу будущей книги.
Отбрасываю записную книжку. Подхожу к окну. За ним — торжество света, зелени — всего, что даровал Бог.
Господи, дай мне сил написать книгу во имя Твое! Написать о том, как пытаюсь приблизиться к Тебе. Если без Тебя, держащего миры, вдохнув, не выдохну, выдохнув не вдохну, как же без помощи Твоей напишу книгу? И как бы хотелось, чтоб те, кто будет читать её, смогли пережить вместе со мной всё, что происходит во мне. Не знаю, как это сделать. Дай разумения, сил. Видишь, насколько я слаб.
Слабость и в самом деле охватывает меня. То ли от недосыпа, то ли от постоянного напряжения. Ложусь на застланную кровать, распрямляю спину. По белёному потолку зыбко колеблются тени листвы. Зыбко, уже сквозь дремоту, возникает мысль: «Сюжетом должно стать само это путешествие». Не забыть бы, когда проснусь…
Стук в дверь. Вскакиваю. Неужели вернулись наши? Бросаю взгляд на часы — половина пятого! Сколько же я проспал?
— Входите!
Он входит и почему?то запирает за собой дверь на ключ. Сейчас отец Бернар не в сутане. На нём обычный серый костюм.
— Ждал вас. Начал беспокоиться. Позвольте я сяду?
— Ну конечно. Меня предупредили, позорно проспал.
Он не даёт помочь, сам с трудом разворачивает стул спинкой к секретеру, усаживается.
— Садитесь тоже. Хочу видеть ваши глаза. Я должен вам исповедоваться.
В изумлении опускаюсь на стул напротив отца Бернара.
Он осеняет себя крестным знамением. Рука жёлтая, как старый пергамент, лицо жёлтое. Голубые глаза смотрят прямо на меня.
— Отец Бернар, кто я такой, чтоб вы исповедовались мне? Я обыкновенный человек. Вы же видите. У меня самого к вам столько вопросов…
— Не надо волноваться. Вы ведь курите? Закурите.
Он ждёт, пока я дрожащими руками достаю из чемодана блок «Мальборо», вынимаю пачку сигарет, закуриваю.
— Не волнуйтесь. Со смирением прошу вас выслушать мою исповедь. Вам немного не по себе. Но выслушайте старого человека, — он проводит ладонью по короткой шкиперской бородке, грустно улыбается. — В этом году в ноябре месяце мне исполнилось бы восемьдесят лет. Однако, у меня рак. Плохой рак. Поджелудочной железы. Завтра, когда вы поедете назад в Москву, меня возьмут на операцию. Так решил
