сфагнума.
Неделю я не поливал их.
Сперва не заметил ничего необычного. Начал поливать разросшийся куст дендробиума нобиле, как вдруг увидел — на висящей повыше бамбуковой корзиночке с катлеей появилось что?то лишнее. Я привстал на цыпочки. Это было изящно сплетённое из надёрганного в соседних корзиночках мха округлое гнездо. И в нём лежало пять голубовато–белых яичек!
Я огляделся, ища глазами хозяев гнезда.
Московский двор был по–утреннему пуст. Возле припаркованных у подъездов машин шаркал метлой дворник. Даже воробьёв и голубей не было видно. И только три вороны тяжело перелетали с дерева на дерево.
Я побоялся, что они доберутся до моей лоджии. Спешно полил все орхидеи за исключением той, где покоилось гнездо, убрался в комнату, закрыл за собой дверь и, забыв обо всех делах, стал следить через окно…
Довольно скоро из синевы небес к лоджии подлетела птичка. Совершенно чёрная, с длинным, как шило, клювиком.
Она спланировала на гнездо и стала невидима с того места, где я стоял.
Я тихонько приоткрыл дверь, выглянул. Из гнезда виднелась чёрная настороженная головка.
Я снова убрался в комнату. Наверняка это была самочка. С утра, должно быть, улетала куда?то перекусить.
Чтобы облегчить ей жизнь, я взял в кухонном буфете пригоршню пшена, раскрошил ломоть белого хлеба. Потихоньку вынес в мисочке в лоджию, поставил на кафельный пол.
Она не обращала на корм никакого внимания. В течение дня порой решительно выпархивала из гнезда, улетала, и я всякий раз боялся, что она однажды позабудет про отложенные ею яички и не вернётся.
Но она возвращалась.
Так прошло два дня. На третий, под вечер, ко мне приехал с ночёвкой отец Александр.
Я сразу рассказал ему о том, что происходит в лоджии. — Покажите! — выдохнул он.
Когда я вывел его в лоджию, птицы на гнезде не было. Все пять яичек лежали на месте.
— Уходим, — тут же шепнул отец Александр.
Едва мы затворили за собой дверь, птичка вернулась. — Красавица! — шепнул отец Александр. — Как вы думаете, кто это?
— Не знаю.
— И я что?то не узнаю. Нужно будет дома посмотреть в орнитологическом атласе.
За ужином я пожаловался, что птичка пренебрегла моим угощением.
— Значит, это не зерноядный, а насекомоядный вид. Вот она и отвлекается на ловлю разных мошек. Вы ей помочь не можете. И не суйтесь лишний раз к гнезду. — Он улыбнулся. — Теперь вы, как папа, тоже несёте ответственность за судьбу будущих птенцов.
Утром я застал его замершим у застеклённой двери в лоджию. Навсегда остался в памяти его силуэт на фоне рассвета. — Высиживает, — шепнул он. — Давайте помолимся!
Еще через день он позвонил мне из Пушкино, с огорчением сказал, что в его книгах не нашлось изображения нашей птички.
Наутро я застал в гнезде пять глоток с широко раскрытыми клювиками. Птенцы яростно пищали, взывая к матери.
Она то и дело подлетала, кормила их Бог знает чем, и снова улетала в поисках корма.
Я позвонил отцу Александру поделиться новостью. — Выберу время, специально приеду! — обрадовался он.
— Очень хочется взглянуть.
Птенцы подрастали на глазах, оперялись. Наступило утро, когда я вышел в лоджию, и гнездо оказалось пусто.
Именно в этот день приехал отец Александр — с фотоаппаратом, спакетиком какого?то корма, купленного в зоомагазине.
— Что ж, улетели… — сказал он со светлой печалью. — Добрый им путь!
Я снял гнездо с орхидеи, подарил отцу Александру.
…А в сентябре он погиб от руки убийцы.
ГОЛОД.
Когда нас с мамой не станет, не дай тебе Бог, доченька, быть униженной голодом.
Пока что Господь от него бережёт.
Но есть ещё непреходящий голод на верного друга, на хорошую книгу, просто на открытую улыбку прохожего…
Верных друзей всегда мало, очень хороших книг на самом- то деле считанное количество. Что касается встречных людей, пойдёшь по улице — взгляни сама…
Этот голод утоляется крайне редко.
ГОЛОС.
Старушка осталась совсем одинокой. Внучка давно вышла замуж, уехала в Германию и ждала оттуда, когда бабушка наконец умрёт, чтобы продать её однокомнатную квартиру.
Все знакомые старушки померли. Ей, бывшей учительнице, не с кем было слова сказать. Разве что с кассиршей ближайшего продуктового магазина. Кассирша — красотка с длинными, ярко наманикюренными ногтями — грубо швыряла ей сдачу и даже не отвечала на робкое «Добрый день».
Старушка сдачу никогда не пересчитывала, потому что видела так плохо, что и книжки свои не могла перечитывать.
«Такое, деточка, может случиться и с тобой, с каждым», — всякий раз думала она, потихоньку возвращаясь из похода в магазин.
Тянулись дни, месяцы. Никто никогда не звонил. И ей позвонить было некуда. А порой так хотелось услышать человеческий голос! Просто человеческий голос.
У неё был черно–белый телевизор, был радиоприёмник «Спидола». Но со временем эти приборы испортились. При её ничтожной пенсии и думать не приходилось о том, чтобы вызвать мастера, починить их.
Мертвая тишина застоялась в квартире.
Однажды вечером смолк даже тихий ход маятника древних напольных часов. Старушка подтянула гири и, чтобы узнать точное время, подслеповато набрала по телефону цифру 100. — Точное время двадцать два часа сорок секунд, — произнёс чёткий, спокойный женский голос.
Старушка ещё раз набрала цифру 100.
— Точное время двадцать два часа, одна минута, одиннадцать секунд.
Старушка понимала, что это записанный на плёнку, как бы механический голос. С тех пор у неё вошло в привычку позванивать в службу времени.
Однажды вечером она сидела с поднятой телефонной трубкой, машинально набирала и набирала все тот же номер, думая о своей нетерпеливой внучке, о том, что та может приехать и насильно отвезти её в дом престарелых, как в крематорий.
— Алло! Слушаю, — внезапно раздался в трубке мужской голос.
Старушка испугалась. Поняла, что случайно набрала чей?то чужой номер.
