Петром Николаевичем, Льва Ивановича вам представлять не надо.
Лебедев приподнялся со стула, чуть было не сказал: «Очень приятно», опустился на место и кивнул.
– Хотите что-нибудь сказать? – поинтересовался Орлов.
– Естественно. Произошло кошмарное недоразумение. Будете записывать?
– А зачем? – Орлов сцепил пальцы, смотрел терпеливо. – Валяйте!
От этого «валяйте» Лебедев вздрогнул, набычился и упрямо сказал:
– А я желаю только под протокол.
– Вы не в ресторане, а я не официант, – Орлов взглянул на часы. – Пятнадцать минут, – и включил магнитофон. – Потом послушаете и если «пожелаете», – он сделал паузу, – мы ваш рассказ отпечатаем на машинке и вы его подпишете.
– Три дня назад ко мне пришел старый знакомый. Когда-то, лет двадцать назад, я действительно имел отношение к финансовым операциям, которые не поощряются уголовным кодексом, – Лебедев хихикнул…
Гуров сосал лимон, думая о своем.
Тяжелый год выдался, самый тяжелый в его жизни. И не оттого, что дела встретились особенно сложные, необыкновенные – уголовники не балуют сыщика особым разнообразием, – да и все мерзости, на какие человек способен, Гуров повидал. Наступивший период гласности и перестройки Гуров приветствовал, но сам переживал крайне тяжело. Он не понимал, как ему перестраиваться. Не творить больше беззакония, не задерживать невиновных, не хамить, не бить людей на допросах? Сначала он внимательно читал все материалы, касающиеся работы правоохранительных органов, публикуемые в газетах, через полгода читать перестал, махнул рукой. Ему казалось, что кошмарные истории происходили не только не в нашей стране, а вообще на другой планете. И как ему, подполковнику Гурову, с этим жить, если даже жена не верит, что о подавляющем большинстве безобразий и преступлений, которые творились сотрудниками милиции, он, подполковник милиции, впервые слышит. Нет, конечно, о Чурбанове знал, что пьянствует, безобразничает, взятки-подарки получает, но считал, что существуют какие-то границы. Гуров наивно полагал, что происходящее с генерал-полковником касается непосредственно его личности и ближайшего окружения.
Где-то Гуров вычитал, что наивность не порок, а признак душевной чистоты, и успокаивал себя этим. «Пусть я аист и прячу голову под крыло, но если обо всем происходящем думать, не то что работать, жить не захочется». На работе его окружали люди, естественно, разные: умные и не очень, добрые и злые, завистливые. Публикациям о преступлениях сотрудников милиции шумно радовались именно худшие милиционеры. «Читал? Во дают!» – и в глазах огонек брезжит. «Не читал, не слышал, занят», – отвечал в последние дни Гуров. А если читал очередной судебный очерк, то делал это поздним вечером, закрывшись от девочек в кабинете, и чувствовал себя при этом так, словно разглядывал порнографический журнал. «А может, не следовало все это публиковать? – думал он. – Надо, ой, надо! А жить-то как, елки-палки?!»
Однажды Ольга сказала:
– Я на переменке подралась. А что прикажете делать? Я говорю, что ты преступников не бьешь, на «вы» с ними разговариваешь, а Витька смеется и в меня ручкой тыкает: «Газеты читать надо!» Я ему и влепила.
Генерал как-то задержался в кабинете, спросил:
– Работаешь? – Он болезненно поморщился, и Гуров впервые увидел, что Константин Константинович сильно сдал, постарел. – Ты, Лева, работай. Работа от всего лечит.
Так говорят, когда у человека кто-нибудь очень близкий умер.
С ближайшим другом и начальником Гуров данной темы не касался. Лишь однажды Орлов хлестнул сложенной газетой по столу, матерно выругался и заявил, мол, раньше о пенсии со страхом думал, а теперь стал садовый участок подыскивать.
Гуров сосал лимон, смотрел на осунувшийся профиль Лебедева и его монолог не слышал. Конечно, перестраиваемся. Портфель к руке ему пристегнули, снимков наверняка сделали в три раза больше обычного. Понятых пригласили, наверно, не из дружинников, чтобы, не дай бог, чего не подумали, а людей посторонних из дома вытащили. И Петр сегодня его сказки слушает, а вчера бы не стал.
– Лев Иванович! Я к вам обращаюсь! – донесся до Гурова раздраженный голос полковника. – У вас вопросы есть?
– Один, – Гуров проглотил лимон, пересел к столу. – Вы, Юрий Петрович, деньги Ивану давали?
– Какому Ивану? – удивился Лебедев. – Сергею Яковлевичу? – Опомнился и, глядя на Гурова проникновенно, спросил: – Так вы Ивана имеете в виду? А я ему ничего не должен.
– Петр Николаевич, вы гражданину объяснили, что Иван Лемешев в настоящее время находится в сопровождении нашего сотрудника? – спросил Гуров.
– Нет, Лев Иванович, я только слушал. А вы напрасно отключились, очень занимательную историю пропустили.
– Тогда поясню, – Гуров смотрел Лебедеву не в глаза, а в переносицу, пытаясь смысл своих слов вложить непосредственно в мозг. – Прибывший к вам человек на самом деле майор милиции, только наш майор, нашей милиции. Это вам понятно?
Юрий Петрович кивнул, но Гуров ждал ответа.
– Понятно. Что я, кретин какой-нибудь?
– Не знаю, – Гуров пожал плечами. – Наша задача взять преступника с оружием в руках. Вы знаете, что я свои задачи, как правило, выполняю. Верно? – Он снова сделал паузу.
– Верно.
– Прекрасно. – Гуров разговаривал с Лебедевым как с человеком, плохо понимающим русский язык, и радовался, получая подтверждение, что смысл сказанного до человека доходит. – Тогда вы представляете, сколь быстро заговорит Иван Лемешев, когда окажется в данном кабинете.
– Не знаю, – ответил Лебедев. – И вы не знаете, Иван – человек непредсказуемый. Кроме того, я сильно сомневаюсь, что вы его возьмете. Не упустите – согласен. Но возьмете ли? Сомневаюсь. Так что мне лучше пока помолчать.
– Не будем спорить, подойдем к вопросу с другой стороны, – Гуров мельком взглянул на Орлова и чуть было не рассмеялся.
Полковник сидел в кресле, откинувшись, сцепив руки на животе, закрыв глаза, и беззвучно шевелил губами. Он вел собственный допрос.
– Мы захватим Лемешева, живого или мертвого, с пистолетом, из которого было совершено пять убийств. Согласны?
– Да. Но об убийствах ничего не знаю.
– Мы получили показания свидетелей, характеризующих Лемешева, и доказательства его связи с вами. А если Иван убьет нашего майора?
– Лев Иванович! – Лебедев вскочил. – Вы знаете этого человека. Что мне о нем известно? Ничего! И это есть истина в последней инстанции, – он ткнул пальцем себе под ноги.
– Я вам задал вопрос. Повторяю. Вы в течение последних дней передавали Лемешеву значительную сумму денег? Я не спрашиваю, сколько и за что. Передавали?
Орлов приоткрыл глаза, взглянул на Гурова удивленно.
– Допустим, – пробормотал Лебедев, – а какое это имеет значение?
– Ясно. Петр Николаевич, у меня просьба, отправьте гражданина отдыхать.
Когда конвой увел Лебедева, Орлов спросил:
– Лева, действительно, какое это имеет значение?
– Где Иван держит пистолет? В номере? Не верю. – Гуров прошелся по кабинету. – Камера хранения? Вряд ли, полагаю, что в гостинице, но в таком месте, где мы его не можем взять. Теперь деньги. Он получил у Лебедева тысяч двадцать-сорок и не будет их носить с собой, не станет и держать в номере. Короче, Петр Николаевич, у человека не может быть два тайника, значит, деньги и пистолет лежат вместе.
Орлов понял ход мыслей друга и не то чтобы расстроился, и уж конечно, не обиделся, но чувство у полковника появилось: раздражение, даже зависть. Ведь ничего сверхсложного в гипотезе Гурова нет, однако именно он, а не Орлов, первым начал строить версию, что преступник обязательно возьмет в руки оружие.
– Аналитик, – сказал Орлов.
– У меня есть и другие недостатки, – усмехнулся Гуров. – Ты о них недавно достаточно подробно высказывался. Качаем дальше: полагаешь, я прав?
– Скорее всего, – недовольным тоном ответил Орлов и, чтобы Гуров понял, что ход его рассуждений разгадан, продолжал: – Убийца почувствовал опасность, может не пойти к тайнику за оружием, но бросить все деньги он не способен. А если возьмет одно, то обязательно прихватит и другое.
– Верно. Ты умница, Петр Николаевич, я тобой горжусь.
– Вот это именно то, о чем я тебе говорил, – Орлов, сдерживая раздражение, старался говорить миролюбиво, мягче. – Нельзя так обижать человека. Ведь получается, что я против тебя придурок. Тон у тебя к тому же отвратительный, покровительственный.
– Ладно, – Гуров махнул на друга рукой, и видно было, что думает он уже о чем-то другом. – Мы не мальчишки, чтобы вымерять, кто из нас выше на стенку писает.
– Что с тобой? Как ты разговариваешь?
– Со мной все в порядке! Я думаю о деле, а не черт знает о чем. Так что мы в результате имеем? Где они сейчас?
Орлов снял трубку, набрал номер, выслушал короткий доклад, ответил: «Хорошо», – и положил трубку.
– Идут по Садовому в сторону Каланчевки. Видимо, идут в ресторан.
– Снимать наблюдение или оставить? Если он пойдет за деньгами и оружием, начнет проверяться, ребята могут засветиться.
– Мы не можем убийцу оставить без присмотра.
– Если он почует слежку, придется задерживать. Возьмем пустого – получим дырку от бублика.
– Я не сниму людей и не оставлю Крячко один на один с убийцей, – категорически заявил Орлов.
– Я тебя понимаю, – Гуров кивнул. – Я пойду в свой кабинет, переключи все на меня и отправляйся домой. Я эту кашу заварил, мне ее и расхлебывать.
– Я! Я! – Орлов повысил голос. – Не забывай, что ты сейчас в лучшем случае валялся бы в реанимации.
– Слушай, давай не будем, – Гуров презрительно скривился. – Хочешь, я сейчас напишу рапорт на твое имя? Запомни, если он начнет проверяться, ребят необходимо отозвать.
Идиот! Самовлюбленный кретин! Орлов не сказал этого вслух не из боязни обидеть друга, зная, что Гурова сейчас из пушки не прошибешь. Нельзя играть в «орлянку» своей карьерой. Орлов был убежден в своей правоте. «В лучшем случае шанс на успех пятьдесят на пятьдесят. Возьмем преступника с оружием в руках, поднимем старые „висячки“ и получим благодарность, о которой завтра все забудут. А упустим убийцу, и он из этого же пистолета кого-нибудь застрелит? Я
