— Не надо! — умоляю старика. — К чему эти косы? Их теперь разве что общественные инспекторы носят. Отрезать их надо, отрезать!..
12. Белоневестинский ищет
Мы спустились по замшелым ступенькам в подземную прохладу. В полутьме каменного погреба громоздились пузатенькие бочонки. Они напоминали откормленных боровов разного калибра. Только вместо пятачка краник. И не хрюкали.
— Сказка! Миф! — ахнул Белоневестинский. — Не хватает, собственно, Радия Звонцова. Вот кто меня сделал человеком! Вместе искали, вместе хлопнули дверью училища… — Князь забылся, облокотившись на крайний бочонок. — Искать! Шедевры создаются в беспамятстве! Ж-жик! Радий клялся: «Ты гениальнее меня!» Почему же одним не везет, а другим?.. Он-то… Захочет — вознесет, захочет — ж-жик! А я… Приезжает — философствуем в «Золотом якоре». «Радий! — говорю. — Круши серость! Ты же радиоактивный критик! Помоги, вытащи!..» А он: «Костик! Жди. Ты… ты… нет слов! Ты самородок!»
Пека многозначительно ковырнул в носу:
— И мама говорит: «Он самородок, да не золотой!»
— Что твоя мама понимает? Откуда ей знать, что в экстазе я пишу не кистью, а чем? Ну чем? О нравы! О, Белая Невеста!.. Даже диковатая Лилия… Я задыхаюсь…
Свободный художник изогнулся, стал на колени и невинно припал к красноватому шлангу, как к материнскому соску.
— Дывысь: зовсим дитына! — покачал головой Макар Антоныч.
— Только свою культурную сорочку не закапайте! — заботливо предостерег Захар Семеныч.
— Тише, папаши! — говорю. — Шедевры создаются в беспамятстве. Он ищет… творит…
Гений что-то страстно мычал и сосал, сосал хмельной шланг, опутавший бездонный бочонок.
— Ма… ма… Ма-ка-ры Го-но-ра-рычи! Го-но-ра-ры Заха-ры-чи! Хочу в Европу! Украду Ли-лию! Сделаю из нее Ма… Ма… «Ма-дон-ну». Клянусь… Ж-жик! Возь-му-у…
Тут я оттащил вдохновенно мычащего художника от винного соска. На завлекательной сорочке расползлись свежие сочные пятна.
— Аминь!..
Вдруг в чуть притворенных дверях что-то оглушительно тявкнуло. Оглядываюсь: знакомая косматая морда.
— Кудряш! Кудряш! Она подослала? — спрашиваю. — Нет у меня жирных денег. Нет! А? И ты хочешь творить?..
А Кудряш, глядя мне в глаза, так жалостливо руку мою лижет, что и сказать нельзя.
13. Кудряш и Милованов
Никуда я из нашей с Пекой комнатушки не ушел. Совсем уж собрался, да Петушок не пустил. Как уцепился и в плач. Раиса Павловна побледнела, потом покраснела, а потом, гляжу, так извинительно улыбнулась:
— Иван Иваныч, не травмируйте детскую душу. Лучше заколите моего кабанчика.
Заколол, а у самого душа кипит.
— Иван Иваныч, умоляю: уважьте, покоптите…
— А как же! Уважаю, — говорю, — Пеку.
Сидим мы с Петушком в саду, коптим под трухлявой грушей этот злосчастный окорок. Дым глаза ест. Вдруг видим: синяя фуражка через штакетник в сад скаканула. И сразу лай, крик.
Подбегаем: а наш Кудряш и товарищ Милованов по траве в обнимку катаются. И такие горячие у них объятия.
— Кудряш! На место! — кричу.
Еле оттащили мы с Пекой его за лохматый хвост.
А новый участковый отряхивается и цедит сквозь зубы:
— Ваш кобель?
Я, сжав до хруста пальцы, спокойно объясняю:
— Кобель-то Раисы Павловны, а вот вы, товарищ Милованов, как сюда попали? Почему, извиняюсь, на штакетнике клок вашего обмундирования болтается?
А Кудряш из-за моей спины: «Гав!.. Гав!..»
Будто подтверждает, как свидетель и отчасти потерпевший.
Нахмурил свои дремучие брови товарищ Милованов, а глазки-буравчики так и сверлят.
— Пса, — говорит, — немедленно на цепь, а кого я в вашем саду преследовал — начальству будет известно.
Повернулся так независимо и зашагал к калитке, придерживая ладонью не то кобуру, не то дырку в форменных брюках.
— Дядь Милованов!
Гляжу: Петушок за ним. А в руке клочок синий, тот, со штакетника.
— Вот! Забыли!
— Я ничего не забываю! — И сунул он тот клочок в карман своих пострадавших брюк. — Так матери и передай.
Только он калиткой хлопнул, а из окна — сонное розовеющее лицо Раисы Павловны:
— Что за шум? Снова Кудряш?
— К нему, — поясняю, — гость со свисточком пожаловал. Прямо через штакетник…
А белоневестинская мадонна будто не слышит. Сладко потянулась:
— Так что вы там коптите?
— Небо, — говорю.
А Пека из сада как закричит:
— Дядь Ван Ваныч! Он окорок стащил!
Мать потемнела:
— Кто? Кудряш?
И я озлился:
— Нет, — говорю, — Милаш!
Подбегаем, а окорок не коптится, а шипит на огне: Петушок побрызгал бензинчиком чадящие головешки.
Ветчина получилась поджаристая.
14. Во сне и наяву
