изучить его получше, но, кажется, он похож на замки Ланже и Лош.
Он рассмеялся.
— Клянусь, о французских памятниках старины вы знаете больше нас самих!
— Не думаю. Но чем больше изучаешь предмет, тем чаще разочаровываешься в своих знаниях. Моя специальность — дома и картины, ваша — виноград.
Жан-Пьер опять засмеялся. Смеялся он легко, непринужденно, это располагало к нему.
— Огромная разница! Возвышенное и земное!
— Я как раз говорила госпоже Бастид о том, как меня привлекает ваше занятие — сажать виноград, растить его, ухаживать за лозами, а потом делать вино.
— Тут многое зависит от случая.
— Как все в жизни.
— Вы не представляете, насколько мы зависим от погоды. Не побьет ли морозом побеги? Вызреет ли виноград в прохладную погоду? Не попортит ли его черная гниль или другие насекомые? А сколько паразитов только и норовит, что сожрать урожай! Пока виноград не собран, мы не знаем ни минуты покоя. Зато — видели бы вы, какой у нас праздник!
— Надеюсь увидеть.
Кажется, это его изумило.
— Вы уже начали работу в замке?
— В общем, нет. Меня еще не приняли. Я вынуждена ждать…
— …Решения Его Светлости, — вставила госпожа Бастид.
— Полагаю, тут нет ничего неестественного, — сказала я, движимая труднообъяснимым желанием защитить графа. — Меня можно счесть самозванкой. Ждали моего отца, а вместо него приехала я — не сообщив о его смерти, свалившись как снег на голову. Все зависит от Его Светлости.
Госпожа Бастид не стала спорить.
— Да, здесь все зависит от Его Светлости, — сказала она.
— В чем, как сказала бы наша гостья, нет ничего неестественного, — широко улыбнулся Жан-Пьер. — Замок принадлежит ему, картины, которыми она хочет заняться, принадлежат ему, виноградники тоже принадлежат ему… в некотором смысле, мы все принадлежим ему.
— Тебя послушаешь, так можно подумать, что мы вернулись назад, в дореволюционные времена, — проворчала госпожа Бастид.
Жан-Пьер многозначительно посмотрел на меня.
— Годы идут, но здесь ничего не меняется, мадемуазель. Владелец замка остается хозяином города, как повелось издавна. Отношения все те же. Наши предки зависели от его щедрот, мы тоже зависим от них. В Гайаре почти ничего не изменилось. Как граф де ла Таль захочет, так и будет.
— Складывается впечатление, что здесь его не очень-то жалуют.
— Только рабы могут любить своих господ. Гордые духом всегда поднимают восстание.
Наш разговор заинтриговал меня. Я видела, что в этой семье недолюбливают графа, но мне так хотелось узнать еще что-нибудь о человеке, от которого зависела моя собственная судьба, что я не удержалась:
— А сейчас мне милостиво позволили дождаться его возвращения.
— Еще бы! Господин Филипп ни одного решения не принимает самостоятельно.
— Он очень боится своего кузена?
— Не то слово. Если граф не женится, Филипп может стать наследником, потому что де ла Тали следуют примеру королевской семьи и живут по Салическому закону, как какие-нибудь Валуа или Бурбоны. Но здесь тоже все зависит от графа. Право наследования имеет любой мужчина рода, поэтому граф может обойти своего кузена в пользу какого-нибудь другого родственника. Иногда мне кажется, что они путают Гайар с Версалем времен Людовика Четырнадцатого.
— Граф, вероятно, еще не стар. Почему бы ему не жениться?
— Говорят, ему неприятна сама мысль о браке.
— Странно. Человеку из такой знатной семьи нужен сын — он ведь гордится своим родом?
— Второго такого гордеца не найти во всей Франции.
Вернулись дети с Габриеллой и Арманом. Габриелла Бастид оказалась очень миловидной — темненькая, как и остальные члены семьи, но не с карими, а с синими глазами, делавшими ее почти красавицей. У нее были приятные, более тонкие, чем у брата, черты лица.
Я как раз начала рассказывать о своей матери — о том, что она была француженкой и поэтому я бегло владею французским языком, — как вдруг раздался звонок колокольчика. Он прозвучал так неожиданно, что я вздрогнула.
— Это горничная зовет детей на полдник, — объяснила госпожа Бастид.
— Мне пора, — сказала я. — Все было очень хорошо. Надеюсь, мы еще встретимся.
Она не хотела меня отпускать и предложила продегустировать некоторые вина. Детям принесли намазанный шоколадом хлеб, а нам — печенье и вино. Мы говорили о винах, картинах и местной жизни. Мне сказали, что я обязательно должна посмотреть церковь и старый постоялый двор, но самое важное — еще раз навестить Бастидов. Тогда Жан-Пьер и его отец — который за все время не произнес почти ни слова — с удовольствием покажут мне местные достопримечательности.
Когда дети покончили со своими шоколадными бутербродами, их отослали играть, и разговор снова вернулся к замку. Не знаю, что потянуло меня за язык, но неожиданно для себя я сказала:
— Странная девочка, эта Женевьева. Совсем не похожа на Ива и Марго. Они такие непосредственные, естественные — в общем, нормальные, счастливые дети. А вот Женевьева… Возможно, замок — не самое подходящее место для ребенка.
Конечно, я не совсем отдавала отчет в своих словах. Вероятно, сказывалось действие вина.
— Бедное дитя! — вздохнула госпожа Бастид.
— Да, — не сдавалась я, — но со смерти ее матери прошло три года. Пора бы уже оправиться от потрясения.
Наступило молчание, потом Жан-Пьер сказал:
— Раз мадемуазель Лосон поселилась в замке, рано или поздно она все равно все узнает. — Он повернулся ко мне. — Графиня умерла от слишком большой дозы опиума.
Я вспомнила о словах девочки на кладбище и выпалила:
— Так это было… не убийство!
— Они посчитали это самоубийством, — сказал Жан-Пьер.
— Ах, графиня была красивой женщиной, — вставила словечко госпожа Бастид и вернулась к теме виноградников. Мы заговорили о бедствии, разразившемся во Франции несколько лет назад: на виноград напала филлоксера. Жан-Пьер так любил свои виноградники, в его словах слышалась такая одержимость, что всем передалось его волнение. Я отчетливо представила себе ужас людей, обнаруживших тлю на корнях растений, и почувствовала, как они страдали, когда надо было решать, затоплять виноградники или нет.
— Это несчастье коснулось всей Франции, — сказал он. — Правда, отец?
Тот кивнул.
— Мы долго не могли оправиться, но потом дело пошло на лад. Гайар пострадал меньше, чем другие районы.
Когда я собралась уходить, Жан-Пьер сказал, что проводит меня. Я не боялась заблудиться, но его предложение меня обрадовало. Бастиды показались мне открытой и дружелюбной семьей, а эти качества я ценю в людях. Я поймала себя на том, что с ними перестаю быть холодной и резкой — такой, какой меня знали в замке. Хамелеон тоже меняет окраску, приспосабливаясь к пейзажу. Я это делала ненарочно — так получалось само собой — и уже давно устала облачаться в боевые доспехи. Как приятно быть среди людей, с которыми тебе не нужны ни шлем, ни латы, ни панцирь!
Когда мы вышли за ворота и пошли по дороге к замку, я спросила:
— А граф… в самом деле такой страшный?
— Он из старых аристократов. Его слово — закон.
— У него было большое горе.
