жизнь.
Замок превзошел все мои ожидания. Иногда так бывает — действительность оказывается более волнующей и пленительной, чем картины, нарисованные воображением. Такие минуты редки, но когда они приходят, ими грех не насладиться. Я не знала, что ждет меня впереди, и от этого, быть может, еще острее чувствовала свое минутное счастье.
Я предалась созерцанию. Вот он высится над виноградным краем, величественный памятник архитектуры пятнадцатого века. Наметанным глазом я определила его возраст с точностью до десятилетия. В последующих двух веках замок очевидно перестраивался, но новшества не нарушили симметрии, скорее подчеркнули ее. По обе стороны от главного здания круглые башни. Парадная лестница, должно быть, в центре. Я неплохо разбираюсь в старинных домах, и хотя в прошлом часто обижалась на отца за его строгость ко мне, теперь благодарна ему за все, чему он меня научил.
Замок выглядел средневековым в полном смысле слова. Крепкие подпоры и башни придавали ему гордый, неприступный вид. Мощные стены с узкими прорезями окон роднили его с крепостью. Со смотровой башни над разводным мостом я перевела взгляд на окружающий ров — высохший, конечно. Теперь там зеленела сочная трава.
Старина Жозеф что-то мне говорил. Наверное, решил, что мужчина приехал или женщина — это не его дело.
— Да, — говорил он. — В замке ничего не изменилось. Его Светлость следят за этим.
Его Светлость. Человек, с которым мне предстоит столкнуться. Воображение рисовало холодного аристократа. В дни террора такие с высокомерным, безразличным видом проезжали по улицам Парижа, направляясь к гильотине. Меня ждет позорное изгнание.
— Какая нелепость, — скажет он. — Я приглашал вашего отца. Вы должны немедленно уехать.
Что толку говорить: «Мне можно доверять не меньше, чем отцу. Я работала с ним. По правде, в старинных картинах я разбираюсь даже лучше. Эту часть заказа он всегда поручал мне».
Часть заказа! Как объяснить надменному французскому графу, что в профессиональной работе реставратора женщина может разбираться не хуже, чем мужчина.
— Ваша Светлость, я сама художник.
Представляю себе его презрительный взгляд.
— Мадемуазель, ваши таланты меня не интересуют. Я посылал не за вами, а за господином Лосоном. Поэтому сделайте одолжение, покиньте мой дом (…резиденцию? …замок?) незамедлительно.
Жозеф посматривал на меня с некоторым подозрением. Ясно, ему странно, что Его Светлость вызвали к себе женщину.
Я умирала от любопытства, но расспрашивать о графе не решалась. В такой ситуации неплохо бы также узнать что-нибудь о жителях замка, но об этом не может быть и речи. Нет. Надо вести себя так, будто я не делаю ничего особенного, и моя уверенность передастся остальным.
У меня в кармане лежал запрос, хотя «запрос» — не очень подходящее слово. Граф не стал бы просить, он приказывал — как хозяин положения.
Надо думать, в своем замке он настоящий король. «Его Светлость, граф де ла Таль, вызывает Д. Лосон в Шато-Гайар для реставрации картин». Так что же я, — Дэлис Лосон. Вы подразумевали Даниеля Лосона? Увы, он умер десять месяцев назад, а дело перешло в мои руки, то есть к его дочери, уже несколько лет помогавшей ему в работе.
В переписке с графом отец состоял около трех лет. Тот был наслышан о нем — как об авторитетном знатоке старинных зданий и полотен. Естественно, что с детства я с почтением относилась к его занятиям. Почтение переросло в увлечение. Отец поддерживал мой интерес. Мы провели не одну неделю во Флоренции, Риме и Париже, где я усердно изучала сокровища мировой культуры; когда мне выдавалась свободная минута в Лондоне, я тоже шла в галерею. Мама не опекала меня слишком строго, отца почти полностью поглощала работа, и я большей частью была предоставлена самой себе. Мы мало общались с другими людьми, у нас не было друзей, и мне до сих пор немного не по себе в незнакомой компании.
Я была не самой красивой девочкой, знала об этом и втайне страдала, но вела себя с напускным куражом. Это отталкивало людей, они считали меня гордячкой. И все же мне хотелось делиться с кем- нибудь впечатлениями, я нуждалась в друзьях. Чужая жизнь всегда интересовала меня. Мне казалось, что со мной ничего такого произойти не может. С каким восторгом я слушала разговоры, не предназначавшиеся для моих ушей! У нас было двое слуг — старый и молодой. Как я любила сидеть на кухне, когда они рассказывали друг другу — один, соответственно, о своих болезнях, а другой — о любовных похождениях! В магазине, куда мы ходили с мамой, я замирала, прислушиваясь к разговорам покупателей. Если к нам кто- нибудь приходил, меня часто заставали, по выражению отца, «под дверью». Мне здорово за это попадало.
Правда, когда я поступила в художественную школу, мне удалось немного пожить своей собственной жизнью. Но это понравилось отцу еще меньше, потому что я влюбилась в одного молоденького студента.
Порой во мне просыпаются печальные романтические воспоминания о тех весенних днях, когда мы гуляли по Сент-Джеймсу и Грин-парку, слушали ораторов у Марбл Арч, ходили по берегу Серпентина в Кенсингтон Гарденз. Впоследствии эти места стали слишком волновать меня, и я перестала навещать их. Отец возражал против нашего брака, потому что у Чарлза не было денег. К тому же, серьезно заболела мама, ей потребовалась моя помощь.
Но все обошлось без трагедий. Наш роман расцвел весной, а к осени завял.
Видимо, отец не хотел, чтобы мне представился случай связать свою жизнь с кем-нибудь еще. Он предложил мне бросить художественную школу и работать вместе с ним. Сказал, что даст мне больше, чем школа, и был, конечно, прав. Я многому у него научилась, но вместе с тем потеряла возможность общаться с молодыми людьми моего возраста и жить своей собственной жизнью. Я либо работала, либо ухаживала за мамой. Ее смерть надолго выбила меня из колеи. Немного оправившись от горя, я почувствовала, что юность прошла. К тому времени я убедила себя, что непривлекательна для мужчин, и мое нетерпеливое желание любить и выйти замуж переросло в страсть к картинам.
— Это занятие по тебе, — сказал мне как-то отец. — Ты реставратор по натуре. Я знала, что он имеет в виду. Из беззаботного Чарлза я хотела сделать великого художника (может, поэтому мы и расстались). В маме мне хотелось восстановить былые силы и интерес к жизни. Я старалась стряхнуть с нее усталость, но никогда не пыталась переделать отца. Это было невозможно. Я унаследовала его характер, но не силу.
Помню, как пришло первое письмо из Шато-Гайар. Там было написано, что у графа де ла Таль есть картины, которым требуется реставрация. Кроме того, он желал бы получить у моего отца консультацию относительно некоторых восстановительных работ в замке. Может ли господин Лосон приехать в Шато- Гайар и оценить объем работ, а в случае достижения взаимной договоренности остаться там до их завершения?
Отец был доволен.
— Если удастся, я вызову тебя, — сказал он. — В реставрации картин мне потребуется твоя помощь. Тебе там понравится. Пятнадцатый век! Думаю, в основном все сохранилось в подлинниках. Будет очень интересно.
Я была взволнована. Во-первых, потому что страстно желала провести несколько месяцев в настоящем французском chateau[1]. Во-вторых, отец начинал признавать мое превосходство в том, что касалось живописи.
Однако, вскоре граф прислал еще одно письмо, и поездку пришлось отложить. «Обстоятельства сложились таким образом, что сейчас ваш визит невозможен», — писал он, не вдаваясь в подробности, но обещая, что сообщит о себе позже.
Прошло около двух лет. Отец скоропостижно скончался от сердечного приступа. Я вдруг оказалась одна — осиротевшая, одинокая, растерянная. К тому же, почти без денег. Что теперь будет? Люди признавали во мне отцовскую помощницу, но и только. Что они скажут о моем собственном деле?
Мы обсуждали это с Энни, нашей старой служанкой, которая прожила с нами многие годы, а теперь собиралась поселиться у своей замужней сестры. По ее мнению, у меня было лишь две возможности. Я могла наняться гувернанткой или компаньонкой.
— Мне не нравится ни то, ни другое, — сказала я.
