— Вы действовали с похвальной расторопностью.
— На моем месте каждый сделал бы то же самое. Вы поправились?
— Да. Если не считать легкого растяжения мышц. Врачи говорят, что через неделю все пройдет. А пока вот таскаюсь с палкой.
Его руки сжимали прогулочную трость с набалдашником из слоновой кости. На мизинце, как всегда, красовалось кольцо с нефритовой печаткой. Обручального кольца, как это принято во Франции, он не носил. Простое пренебрежение условностями или это делалось умышленно?
Он взглянул на меня и заметил:
— У вас довольный вид, мадемуазель Лосон.
Я испугалась — не выдала ли своих чувств? Моя невозмутимость требовалась мне именно теперь, когда было, что скрывать.
— Вокруг так хорошо… — откликнулась я. — Солнце… цветы, вода… мир прекрасен. Как можно грустить в таком парке? Что это за скульптура посередине пруда?
— Персей, спасающий Андромеду. Неплохая композиция. Непременно ее изучите. Она выполнена около двухсот лет назад скульптором, привезенным в замок одним из моих предков. Вы особенно ею заинтересуетесь.
— Почему?
— Вы для меня — Персей в женском облике. Спасаете искусство от чудовищ запустения, разрушения, вандализма и так далее.
— Какой поэтический образ. Вы меня удивляете.
— Не такой уж я филистимлянин, как вы думаете. Еще несколько уроков в галерее — и я стану настоящим эрудитом в области искусства.
— Вряд ли вы захотите приобретать бесполезные для вас знания.
— Я всегда считал, что пригодиться могут любые знания.
— Некоторые знания полезнее других, а поскольку нельзя объять необъятное, то не стоит забивать голову посторонней информацией… в ущерб насущной.
Пожав плечами, он улыбнулся, и я добавила:
— Например, было бы полезно знать, кто стрелял в вас в лесу.
— Вы полагаете?
— Да. А вдруг подобное повторится?
— В самом деле, выстрел мог быть более удачным… или неудачным, с какой стороны посмотреть.
— Я вас не понимаю. Человек, пытавшийся вас убить, разгуливает на свободе, а вам и дела нет до этого.
— Как нет? Проведено следствие. Установить хозяина пули не так легко, как вы думаете. Ружья висят чуть ли не в каждом доме. Край изобилует зайцами. Они вредят посевам, и кроме того, из них получается прекрасное жаркое, так что стрелять по ним не возбраняется.
— Положим, кто-то стрелял в зайца и случайно попал в вас. Почему бы ему не признаться?
— Признаться? После того, как этот человек убил мою лошадь?
— Значит, кто-то охотился в лесу, и пуля попала в дерево, а потом убила лошадь. И этот человек с ружьем не заметил, что вы проезжали под деревом?
— Давайте считать, что он… или она… ничего не заметили.
— То есть вы принимаете версию о несчастном случае?
— Почему бы нет, если это разумная версия?
— Это удобная версия, но я не считаю вас человеком, принимающим маловероятную версию, потому что она устраивает всех.
— Возможно, когда вы лучше меня узнаете, вы измените свое мнение обо мне. — Он улыбнулся. — Здесь так хорошо. Надеюсь, у вас не было других планов? Если нет, то я отведу вас к пруду, и вы рассмотрите Персея. Это действительно маленький шедевр. Увидите, какую непреклонную решимость выражает его лицо. Решимость убить дракона. И еще поговорим о картинах. Как продвигается работа? Впрочем, не сомневаюсь — скоро вы отреставрируете всю галерею, и картины будут как новенькие. Вы молодец, мадемуазель Лосон.
Я стала рассказывать о картинах. Потом мы осмотрели скульптуру и вместе вернулись в замок. По парку мы шли медленным шагом, и уже у самого замка я увидела какое-то движение в окне классной комнаты. Интересно, кто за нами следил — Нуну или Женевьева?
Интерес к происшествию с графом внезапно угас: в опасности были виноградники. Побеги уже выросли, и в начале лета ожидалось цветение, как вдруг на них напала черная тля.
Новость разлетелась по городу и замку, и я отправилась к госпоже Бастид узнать, что происходит. Обеспокоена она была не меньше, чем тогда, когда беда стряслась с Габриеллой. За чашечкой кофе она мне поведала, какой урон способны нанести эти вредители. Если их не уничтожить, они погубят весь урожай. Возможно, не только этого года, но и будущего.
Жан-Пьер с отцом работали дотемна. Нужно было опрыскать виноград арсенидом натрия. Слишком большое количество раствора могло оказаться гибельным для ягод, а недостаточное не уничтожило бы паразитов.
— Такова жизнь, — философски заметила госпожа Бастид и в который раз стала рассказывать о великом нашествии филлоксеры. — Чтобы возродить виноградники, потребовались годы. И каждое лето повторяются одни и те же беды… Если не черная тля, то листовертка или личинки. Ах, Дэлис! Зачем люди становятся виноградарями?
— Зато какая радость собрать виноград целехоньким!
— Вы правы. — При этой мысли ее глаза заблестели, — посмотрели бы вы на нас тогда. Мы с ума сходим от счастья.
— А если бы не было стольких опасностей, не было бы и такого веселья.
— Верно. Сбор урожая — самый большой праздник в Гайаре… Но прежде чем веселиться, приходится тратить нервы…
Я спросила, как Габриелла.
— Она очень счастлива… Кто бы мог подумать, что им окажется Жак?
— Вас это удивило?
— Сама не знаю. Они росли вместе… Всегда были друзьями. Перемены происходят незаметно. Девочка вдруг становится женщиной, мальчик вырастает в мужчину, и их обоих уже подстерегает мать- природа. Да, я удивилась, узнав о ее связи с Жаком, хотя могла бы догадаться, что Габриелла влюблена. Последнее время она была очень рассеянной. Ладно, что было, то было. Все обошлось. У Жака в Сен- Вальене пойдут дела. Конечно, работы у него теперь будет не меньше, чем здесь у нас. Паразиты распространяются быстро. Было бы гораздо хуже, если бы они появились в Сен-Вальене как раз тогда, когда управляющим назначили Жака.
— Вовремя граф предложил Жаку Сен-Вальен — как раз к свадьбе!
— Иногда Господь жалует нас своим вниманием.
В замок я возвращалась, раздумывая о наших соседях. Я убеждала себя, что Габриелла говорила с графом о своих проблемах. Она ждала ребенка от Жака, который не мог содержать и жену, и мать, и поэтому граф дал ему Сен-Вальен. В любом случае, Дюраны слишком стары, чтобы управлять им. Так оно и было.
Я изменилась. Научилась верить в то, во что хочется верить.
Нуну была простой, но проницательной женщиной. Думаю, она догадывалась о моих чувствах к графу. Она меня по-своему любила — наверное, потому что, по ее мнению, я оказывала на Женевьеву благотворное влияние. Все заботы Нуну так или иначе касались ее воспитанницы. Полагаю, такой она была и при жизни Франсуазы.
Нуну нравилось, когда я заходила к ней, и я это делала довольно часто. Там меня ждала чашечка кофе, мы сидели и разговаривали — почти всегда о Женевьеве и Франсуазе. В то время, как вся округа волновалась из-за черной тли, Нуну беспокоили только капризы Женевьевы. Ее комната, похоже, была
