— Лёша, — сказал Федор Осыка, — а можем мы у себя создать такой центр?
— Я думал об этом, — коротко ответил Алексей. — Но у нас нет ядра. Рабочего класса.
День пошёл на убыль, солнце — на отдых. Яркий золотисто-жёлтый закат, не предвещающий на завтра перемену погоды, разыгрался перед взором идущих.
До села оставалось неполных семнадцать вёрст.
— Може, спочинемо? Сьогоднi вже засвiтло не дойдемо — Овчаренко с надеждой глянул в сторону Данилкина. Васыль, конечно же, устал, как и все остальные, но дисциплина у Алексея была крепкая.
— В самом деле, Лёша, отдохнём, а? Завтра, на рассвете, по холодку пойдём, — поддержал Васыля Фёдор Осыка.
— Ну ладно! — согласился Алексей. — Идём! — и первый свернул с дороги к копне свежескошенного сена.
От этого места по степи вилась узенькая тропинка к знакомому хутору, который приютился в низине у плоской балки. Но желающих идти на постой к хуторянам не нашлось, так все и решили заночевать под открытым небом.
— С огнём будьте осторожней, — предупредил Данилкин, — не спалите хуторское сено.
— Васыль! Доставай Фроськин самогон! — обратился Егор к Овчаренко.
— Та, хіба ж його на усіх вистачить! — подпрыгнул Овчаренко и, обведя глазами своих товарищей, вздёрнув плечами, закончил обиженным тоном, — в мене ж тільки одна пляшка, а вас он скільки. Я ж не Ісус Христос, щоб усіх напоїти, нагодувати.
— Доставай, Васыль, доставай! — отозвались, смеясь, товарищи.
— Не жадничай! Мы, Васыль, сами с усами! — и каждый выставил на круг бутылку самогона от Фроськи.
Оранжевая полоска заката ещё долго светилась на горизонте, отчего небо чуть выше него побелело, но и оно по мере того, как затухал закат, темнело, приобретало голубой, тёмно-синий цвет и, наконец, стало совсем чёрным. Одна за другой появились крупные, яркие звёзды, следом — чуть помельче и совсем маленькие, и вот уже тёмное июльское небо всё усеяно ими.
— Боже ж мій, скільки ж душ людських! — вздохнув, сказал негромко, как бы сам себе, Овчаренко, утопая в душистом сене.
— Где? — спросил его Козляков.
— Як де? На небі!
— Какие ж это души, Васыль? Это звёзды! В Библии сказано, что Бог создал звёзды. А ты — души!
— Чому ж тоді кажуть, коли зірка падає, то чиясь душа згоріла?
— Люди чего только не скажут! — отозвался Яков Осыка. — Лёша, — обратился он к Данилкину, — ты вот книжки читаешь всякие, знаешь больше нашего, что это такое, звёзды?
— Ничего особенного я не знаю, — отозвался ещё не дремавший Алексей. — Вот учительница говорила нам, что звёзды — это далёкие миры такие же как наш.
— Дивно! — задумчиво произнес Овчаренко. — Десь є якийсь світ, як ото наш. Усе ж таки дивно. Яке ж воно неозоре. Та чи має кінець? Та чи має початок?
— Вот, смотрите, прямо перед нами крест, — Алексей рукой указал на созвездие Лебедя. — Это небесный Крест. Мой дед называл его Птицей. Бывало, говорил мне: «Погляди, внучек, куда Птица летит?»
— И что? — заинтересовался Емельян Козляков, переводя взгляд с Данилкина на созвездие. — Куда птица летит? — До этого он как-то не присматривался к звёздам. Звёзды, да и звёзды, что с того!
— Если Птица летит на юг, как вот сейчас, значит, лето пошло на убыль. А если Птица летит на север — зиме конец, весна идёт.
— Ишь ты! — повертел головой Козляков.
— А вот это, — Алексей указал на Большую Медведицу, — это Большой Ковш. Ещё дед мой слышал, как проходившие нашим селом чумаки ковш называли Чумацким Возом.
Едва забрезжил рассвет, нетерпеливые быстренько поднялись, остальные, открыв глаза, долго потягивались, зевали и ещё глубже зарывались в сено — ночь была душной, но к утру заметно посвежело.
— Лёша, идите. Мы позорюем, сами дойдём, — сонным голосом пробурчал кто-то, с головы до ног укрытый сеном.
— В самом деле, поддержал Егор Коваленко, правая рука Данилкина, — пусть позорюют.
Алексей не возражал.
Родные места, казалось, сами бежали навстречу идущим. Вот зубчатая полоска Большого леса, вот блеснул причудливый изгиб реки, вот с холма уже виден синий купол сельской церкви, вот и само утопающее в садах село, до которого осталось рукой подать.
С окраины села вышла пара волов, за которыми катилась большая арба.
— Кто ж это в такую рань? — Алексей пристально всматривался вдаль.
— И чего ему ехать нам навстречу, а не в село? — заметил Яков.
— Что так? — спросил брат Фёдор.
— Нас бы подвёз. А то всё пешком да пешком. Шутка ли, столько вёрст! — Яков приложил ладонь правой руки ко лбу, будто это могло помочь разглядеть сидящего в арбе.
Когда волы подошли совсем близко, односельчане узнали Карпа, ближайшего соседа Данилкина.
— Здорово, Карпо! — шумно приветствовали седока молодые люди.
— Стой! Стой! — прикрикнул на волов Карпо и, соскочив с арбы, ответил на приветствие. — Здорово, хлопцы!
— Куда это ты в такую рань?
— Батько послал до дядька.
— Ну, как там, на селе? — спросил Данилкин.
— Да всё по-старому, — ответил Карпо и вдруг просиял весь: — Ты когда был дома последний раз? — спросил он Алексея.
— Давненько. До Петрова дня ещё, а что?
— Как что? У тебя ж сын! Сын родился! — выкрикнул Карпо.
— Врёшь! — выдохнул Алексей, не осознав в полной мере того, что сказал ему Карпо.
— Да вот тебе крест! — перекрестился Карпо, — сын у тебя, сын!
— Сын! Хлопцы, сын! — Алексей широко расставил руки, словно в радостном порыве хотел всех обнять и, запрокинув голову, сжав ладони в кулаки, высоко потрясая ими, выкрикнул в небо. — Сы-ы-ын! Сы-ы-ын!
— Как раз на Петра и Павла родился, — продолжал Карпо. — Так его Павлом и назвали.
— Как Павлом? — остыл Данилкин. — Как Павлом? Нет! Пётр! Петром будет! Петров день, вот Петром и будет! Пётр! Пётр! Пётр Данилкин! А ты, Карпо, будешь крёстным отцом!
— Бросай, Ванька, водку пить, пойдём на работу. Будем деньги получать каждую субботу!..
— Друзья твои к нам идут! — вбежала в дом встревоженная Галя. — Песни во всё горло орут! Дитя разбудят!
— Тише, вы, черти! — зашикал Алексей, выскочив им навстречу. — Тише! Петро спит!
Приятели разом сомкнули рты.
— Мы ж не знали, — сказал кто-то с обидой.
— Ну-ну-ну! Не обижаться! — ответил Данилкин. — Потихоньку проходите, — посторонился он, давая возможность пройти в переднюю комнату. — Галя, состряпай нам что-нибудь.
Гости разместились на установленной вдоль глухой стены длинной деревянной скамье за чисто вымытый, покрытый льняной скатертью стол. Алексей сел на табурет напротив.
— Мы как на Тайной вечере, — заметил Яков Осыка, — искоса глянув на икону в святом углу.
— Только «апостолов» не двенадцать, да Иуды нет, — уточнил брат Фёдор.
