— Что-то еще?
— Да. Мой второй вопрос. Почему он ничего не рисует сейчас?
— На этот вопрос я ответить не смогу, — помедлив, сказал доктор. — Но уверен, как только пан Ремиш почувствует к вам душевное расположение, он сам все расскажет.
Когда Ромиль уже лежал в кровати, тихонько звякнул сигнал электронной почты. Вставать было лень, но Мито где-то шлялся, и молодому человеку пришлось подняться и подойти к столу.
Так, что тут у нас? Меню на завтра с просьбой отметить предпочтительные блюда, расписание процедур, прогноз погоды, расписание культурно-развлекательных мероприятий: бридж, уроки танцев, занятия в студии лепки, специально для него — английский и т. д. Ага, вот и письмо от доктора.
Компьютер не спеша подцепил файл, и на экране в режиме слайд-шоу поплыли изображения.
Если бы Ромиль хоть что-то знал об истории искусства, он мог бы определить, что в развитии художника Ремиша отразились почти все стадии развития живописи в целом. Как зародыш в чреве матери, повторяет путь от простейшего многоклеточного образования, через рыбообразное существо, головастика и до человечка, так и Владис Ремиш прошел на своем пути разные этапы.
Первые его работы полнились красками и эмоциями, но не отличались тонкостью. Это можно было назвать этапом примитивизма. Затем молодой еще выпускник Академии искусств шлифовал свое мастерство, выписывая детали предметов и оттенки цвета, и в его работах торжествовал академизм. Филигранно выписанные подробности сменились нарочито грубоватыми, но очень узнаваемыми формами реализма: краснощекие девушки, мужественные спасатели, трогательные дети, широкие улицы, победный блеск глаз и стали.
Затем наступил период многоцветья импрессионистских мазков. Вблизи — сумятица цвета и фактур, видимые слои краски. Но стоит сделать шаг назад — и перед глазами предстает пейзаж, дрожащий в лучах полуденного солнца, стены средневекового города, затуманенные дымом костра путников, которые не успели попасть внутрь до закрытия городских ворот и вынуждены ночевать под стенами и с любопытством взирать на башни и шпили, возвышающиеся над бастионами и мерцающие в предвечернем тумане.
А затем в творчестве художника произошел очередной поворот, словно пан Ремиш вдруг открыл дверь в другой мир и мир этот оказался причудлив и удивителен. Ромилю необыкновенно понравились работы, изображавшие отражения. Чаще всего это бывали отражения одних зданий в других. Так бывает в городах, где старая застройка смешана с новой, например в Берлине.
Одна из работ так и называлась «Церковь Фридрихшвердерше в Берлине». Ромиль увеличил изображение как смог и жадно разглядывал картинку на экране. Кусок улицы, застроенной современными домами. Большую часть видимого пространства занимает бизнесцентр, весь фасад которого — сплошь стеклянные панели. И в них причудливо отражается храм, который — это очевидно, хоть и неясно почему — находится напротив и чуть дальше по улице. Красный кирпичный храм, выстроенный в стиле «немецкой краснокирпичной готики», дробится и искажается в чистейших стеклянных плоскостях. И окружает его небо, рассеченное стеклом. Ничего подобного Ромиль прежде не видел. Ему понравились почти все работы мастера. В них чувствовалось мастерство, даже талант… но в серии «отражений» появилось нечто большее: сила, которая делает полотна бессмертными.
Насмотревшись, Ромиль двинул курсор дальше и с изумлением обнаружил, что файл кончился. Это были последние картины, созданные паном Ремишем.
— Нет-нет, — пробормотал обескураженный молодой человек. — Так же нельзя…
Как же… он же только начал!
Его наполнило чувство почти детской обиды: сказка кончилась на самом интересном месте, свет выключили на самом захватывающим дух кадре, девушка вдруг встала, застегнула блузку и ушла…
Кроме картин, в файле, присланном доктором, нашлась еще и биография пана Ремиша. Ромиль пробежал ее глазами; только официальные сведения, ничего интересного. Родился пан Владис еще до Второй мировой войны в Польше в семье врача. Талант живописца проявился у него рано, и семья всячески поддерживала мальчика в стремлении стать художником. Женился он по любви, имеет дочь и внучку. Картины его всегда охотно выставлялись и хорошо покупались. Благополучная и достойная жизнь.
Утром Ромиль явился к завтраку одним из первых и в нетерпении крошил кекс на фарфоровое, украшенное узором из альпийский цветов, блюдце, дожидаясь, пока появится пан Ремиш. Едва старик успел сесть за стол, Ромиль уже стоял над ним, хмуря брови и сгорая от нетерпения.
— Я вчера видел ваши картины, — сказал он. — «Отражения» — это нечто невероятное… Но где же остальное?
Старик вдруг испуганно оглянулся.
— Вы рехнулись, милейший, — голос его звучал хрипло и походил скорее на карканье, чем на речь. — Больше ничего нет…
— Но почему? — обиженно воскликнул Ромиль. — Ведь это было так… так невероятно! Как вы могли остановиться?
Кто-то тронул его за плечо. Молодой человек резко обернулся. Подле стола стоял доктор Вейнберг.
— Мистер Максименко, не стоит мешать пану Ремишу завтракать. Да и другим гостям тоже… Они могут подумать, что вы ссоритесь, и это испортит им настроение на целый день.
— Нет, мы не ссоримся, — отмахнулся Ромиль. — Я просто хотел…
— Завтрак! — решительно прервал его врач. — Давайте я составлю вам компанию. По крайней мере на кофе. — И, подхватив молодого человека под руку, повлек его прочь от пана Ремиша, на лице которого читалось нескрываемое облегчение.
Теперь роли переменились: цыган преследовал старика, который всячески от него прятался и пытался избежать разговора. Конечно, Ромиль — с помощью вооруженного биноклем Мито — выследил пана Ремиша довольно быстро и возник на его пути, когда тот пробирался в бальнеологический корпус.
— Я не желаю об этом разговаривать! — взвизгнул старик, прежде чем Ромиль вообще успел открыть рот. — Слышите, не желаю!
Ромиль удивился, но он не был глуп и, вспомнив замечание доктора о «душевном расположении», решил не форсировать события. Поэтому он просто прижал руку к сердцу и торопливо сказал:
— Я только хотел высказать свое восхищение… и попросить вас, если вы еще не передумали, быть моим учителем.
Старик смотрел на него молча. За последние два дня он как-то съежился, ссутулился, чуть дальше вниз оттянулись уголки рта, глаза беспокойно метались, словно он пытался смотреть во все стороны одновременно. Сейчас он боролся, боролся с искушением. И проиграл.
— Хорошо, — сказал пан Ремиш. — Я буду вас учить. Только пообещайте, что мы не станем говорить о прошлом, и вы не будете ничего спрашивать.
— Обещаю, — торжественно заявил Ромиль, мысленно пожав плечами.
— Ну, тогда… что ж, приходите в мастерскую для лепки после обеда. Там есть хороший свет и окна.
9
Так началось ученичество. Труднее всего приходилось пану Ремишу. Старик быстро уставал, а Ромиль готов был сутками стоять за мольбертом. Учитель хвалил его, а через минуту впадал в ярость, не понимая, как можно не знать таких простых вещей.
— Смотрите, здесь мог бы получиться эффект сфумато, как на полотнах итальянцев. Что вы на меня смотрите как баран, милейший? Сфумато — это дымка между зрителем и изображенным предметом, которая смягчает цветовые контрасты и линии. Ее создал великий Леонардо и итальянские художники Возрождения, ну же, вспоминайте!
— Возрождения после чего?
