— А это чтобы народ не забывал, кто рулит, — усмехнулся беглец.
— Ну, ляд с ними, давай допьём, пока они там базлают, пошли они лесом…
— Так интересно же.
— Какой интересно! Это ж дурдом!
— Именно этим, майор, именно этим!
А тут над станцией загромыхал голос: «На узловом планерном совещании нашего участка железной дороги было принято решение… Наш эстафетный поезд оправился со станции Хилок… Лучшие локомотивные бригады и передовики производства… На каждой станции нас встречают… Все поддерживают линию руководителей государства… На крупных станциях Забайкальской железной дороги открыты приёмные партии „Единая Родина“… Её руководитель неустанно… С каждым днём ширится…»
И вся эта свинцовая галиматья падала на головы, ещё не чугунные, и забивала уши, оседала в мозгах, душила мертвечиной. Господи, какой век на дворе? А он ещё хочет что-то доказать? Кому? Этим людям, согнанным с рабочих мест и покорно застывшим в молчании. Но им чужды и надрывающие лужёную глотку агитаторы, и какой-то там взятый за одно место богатей…
Мимо окна прошла женщина с сумками и тут же вернулась, и, вытирая круглое лицо, спросила:
— Не знаете, когда этого царя увезут? — махнула она в сторону поезда.
— Какой же это царь, мамаша! Это псарь! — ухмыльнулся майор.
— Да мне всё равно! — тонко, со слезой перебила его женщина. — Ой, так ехать надо, так надо, а они всё перекрыли. У нас ведь беда — племянник повесился! Завтра похороны, а поминки не готовлены, тесто не ставлено, и компот не варили. А тут не пойми чего! Восемнадцать годков всего и было… Вот и плакать уже нечем! — тужила женщина. — Теперь жди, когда этого уберут… Весной этого возили и тут, на тебе, опять привезли…
Теперь этого долго будут возить, и стая будет править вечно. Он никогда не получит свободу, никогда, стучало в висках под мегафонные крики. Да выберется ли он из этой Могочи!
— А что там с пассажирским, на сколько опаздывает? — всполошился беглец, забеспокоился и Толя. Они кинулись в службы вокзала, но обнаружили запертые двери, занавешенные окошки. И тогда майор, остановившись среди зала, зычно выкрикнул: «Эй! Кто-нибудь!» И тотчас из неприметной и бестабличной двери вышел пожилой мужчина:
— Чего безобразничаешь?.. Поезд у нас, ехать надо, а на перроне у вас… У нас всё по графику. Кому надо, все уедут… А новосибирский поезд сильно опаздывает?.. Да чуток задержится. А ты не хулигань, а то можешь и на поезд не попасть. Задержат — и все дела!.. И ты не пугай! Я давно пуганый и не такими, дядя, как ты… Ну, значит, должен соображать! Они быстро свернут, им дальше надо ехать…
И действительно, не успели они вернуться к окну, как всё действо закончилось, и Толя не преминул заметить: «Да понятное дело, там у них уже всё накрыто, всё нолито!» Автобус на рельсах медленно и торжественно скрылся под бравурный марш, и перрон в мгновение ока опустел, как ничего и не было. Будто несколько минут назад на станции замиражило, а потом морок развеялся, и пошла обыкновенная жизнь. А скоро женский голос известил о прибытии поезда из Новосибирска. Компаньоны вылетели на перрон, и дальше всё пошло впопыхах, в рваном ритме, в суматохе.
— Не обижайся, братка, если шо не так! Ну, такой я… Ну шо ты со мною сделаешь? — сбивчиво извинялся Толя.
— Это ты меня извини, если было… Спасибо, Толя! Без тебя… — Гул состава заглушил последние слова, замелькали вагоны, вагоны, и беглец дёрнулся и готов был бежать за седьмым вагоном, что проехал далеко вперед.
— Куда ты? Стоянка пятнадцать минут, успеешь! — придержал его майор. И на виду вышедшего к поезду милиционера они степенно двинулись вдоль состава.
— Ты до своего друга доберешься, дай знать!
— А як же, Толя, а як же! — пообещал он, отъезжающий.
— Я с тобой серьёзно, а ты…
— Ну, если что-то случится, ты об этом узнаешь сразу…
— Типун тебе на язык! Я не это имел у виду… Ну, шо у тебя всё нормально… Я ж это… беспокоиться буду.
— Хорошо, хорошо. Я позвоню, — рассеянно пробормотал беглец. Он уже вполуха слышал Толю и на подходе к вагону был озабочен одним: как унять дрожь нетерпения. Неужели он сядет в вагон и поедет, поедет, поедет на этот вожделенный восток. Нет, надо ещё пройти паспортный контроль… Он уже протянул документы пожилой проводнице, но та отвлеклась на свою товарку из соседнего вагона, стала что-то спрашивать.
А он видел только грязные ступеньки и женскую руку на отлёте. На пальцах этой большой, совсем не женской руки был перстень с красным камнем, как глазок прибора. Толя топтался рядом и шипел: успокойся, всё нормально. И уже начинали раздражать и майор, и проводница, и вся станция Могочи! Господи, он никогда не сядет в поезд! Но тут рука резко выхватила у него паспорт с билетом и тут же, не сверившись, вернула документ. И Толя сжал плечо: что я говорил? И подтолкнув его к вагону, стал взбираться по ступенькам: вот, мол, друга провожаю. Но его порыв тут же остудили предупреждением:
— Имейте в виду, стоянка сокращена! Стоим пять минут…
— Давай прощаться тут, в тамбуре. — Но там уже стояла молодая пара и, не обращая внимания на посторонних, так истово целовалась, что у девушки на спине треснула белая кофточка.
Тогда спустились на перрон, но тут зазвонил телефон, и майор стал кричать в телефон какому-то Ивану Павловичу: «Без меня ни шагу, я скоро буду! Скоро, сказал! Завтра с утра…»
Самое время вернуть паспорт, он всё это время держал его в руке. Ну да, паспорт теперь ему ни к чему… Или к чему? Ну, если только до Хабаровска, только до Хабаровска, а там он вышлет паспорт…
А тут объявили об отправке поезда, и уже поднялась в тамбур проводница, а за ней один за другим и курившие на перроне пассажиры. И майор, приобняв беглеца, стукнул его своей лобастой головой, но тут же, будто устыдившись своего порыва, отпрянул. Они ещё неловко, как подростки, потолкались, потом по- взрослому пожали друг другу руки, и Толя ещё успел пошутить:
— Не, ты шо такой хмурый? Где твоя улыбка, полная задора и огня? Кончай горевать, давай, братка, ехай! И пёрышко тебе…
— Я понял, понял про пёрышко. А дорога как — скатертью? — пряча улыбку, поднялся беглец по ступенькам.
— Токо так! Токо скатертью! Шоб ни складочки, ни морщинки! — кричал снизу майор. И он, отъезжающий — отъезжающий? — прошёл в вагон и остановился у окна напротив проводницкой, где за стеклом на перроне Толя стал что-то показывать длинными пальцами. Пришлось отвечать.
О! Искусству жестикуляции он выучился в судах, только так и можно было разговаривать с теми, кто приходил поддержать. Отвечать майору он отвечал, но с каждой секундой всё больше заводился оттого, что поезд никак не сдвинется с места. Да и диалог был однообразен: «Держись… всё, всё, иди… обязательно позвони… да-да, позвоню… всё будет хорошо… спасибо…» А его, как льдину от берега, уже отрывало от майора, и он был не здесь, не здесь…
И вдруг, вспомнив что-то, Толя показал жестом: «Выйди!» — и он кинулся в тамбур, но выход перегораживала девушка в разорванной кофточке и другая, квадратная, спина.
— Куда вы? — обернулась недовольным лицом проводница. — Сейчас отправляемся, идите, мужчина, на своё место, идите!
И пришлось вернуться к окну. Вернулся и, не дождавшись его у двери, Толя. Что он хотел сказать, о чём предупредить? И не успел он спросить через стекло, как поезд, лязгнув всеми своими составными частями, дёрнулся и медленно поплыл, поплыл, поплыл. Майор ещё какое-то время шел рядом с вагоном, а напоследок, уже отставая, щегольским жестом выбросил два пальца к виску.
Военная прокуратура Дальневосточного военного округа проводит проверку по факту аварии самолёта Су-24 ВВС РФ.
Как сообщалось ранее, 23 августа в Хабаровском крае в ходе выполнения планового учебного полёта
