грохота за окном. Ночью всё было фантасмагоричней, и встречные составы представлялись снарядами, проносившимися с таким космическим свистом и ревом, что, казалось, ещё немного, и взвихрённый воздух поднимет всё это железо — и понесёт друг на друга, и перемешает, и перекорёжит, и перемолотит… Но встречные проносились мимо, а вагон продолжало мотать из стороны в сторону, и казалось, в этой кромешной тьме поезд без всяких встречных сойдёт с рельсов и ухнет с откоса в пропасть. Пришлось прижаться спиной к перегородке, но и она не хотела защищать, сама холодно и мелко вибрировала, и было так одиноко и беспомощно, что хотелось плакать. От невыносимости ситуации, от бессмысленности затеи с побегом, от беспросветности будущего. Защиты от обезьян нет. Нет! И впереди ждёт полная катастрофа. Как там майор сказал: полный рот земли? Вот и ему рот забьют землей, превратят в прах…
На рассвете состав замедлил ход и, будто баюкая, только покачивал. Наверное, машинист пришёл в себя и передумал кончать жизнь самоубийством. Или в кабине теперь совсем другие, вменяемые люди. Дождётся ли он когда-нибудь смены обезьяньей бригады? На какой-то остановке его разбудили сначала станционное объявление, потом топот ног по проходу и весёлый мужской говор. За дверью молодой высокий голос продекламировал:
— Раньше тут, на перроне, от фуражек было не продохнуть, а теперь, смотри, кругом одни гражданские… Да ты вправо посмотри, видишь, целая рота идет?.. А космодром отсюда, с дороги, не видать?.. Ты чего, это же далеко отсюда…
«Свободный? А дальше какая станция?» — стал вспоминать беглец названия станций, даром что ли он, стоя у проводницкой, изучал последовательность и продолжительность остановок. Но вспомнить сейчас, что там будет дальше, не мог. Да не всё ли равно, Хабаровск будет только завтра. Значит, он в дороге уже сутки. Целые сутки!
Часа через два поезд снова остановился, и в дверь громко постучали, она тут же с лязгом отодвинулась, и в купе ввалился человек в камуфляже. Беглец не успел насторожиться, как незнакомец громким прокуренным голосом прокричал кому-то в коридор: «А чё, свободных больше нету? Тут какой-то мужик спит…» Услышав невнятный ответ, стал задвигать дверь, та почему-то не поддавалась, и пассажир всё дёргал и дёргал её.
А он на верхней полке, стащив с хромированной вешалки давно высохшее полотенце и прикрыв им голову, замер, готовый ко всему. Военный, справившись с дверью, бухнулся на нижнюю полку напротив.
— Здорово! Не разбудил?
— Нет, нет, — прикрывшись ещё и рукой, пробормотал он и всё пытался понять, что за пассажир и насколько он опасен. Человек в камуфляже, упитанный молодой мужчина, с круглым загорелым лицом и бритой головой невольно напоминал далекого Балмасова, собственно, теперь все большие люди в камуфляже будут ему напоминать рыжего спецназовца. А этот кто? Омоновец? Нет, погоны у него, кажется, общевойсковые. И по званию, насколько он понимает, прапорщик.
— Ну, зёма, давай знакомиться! Виктор! Для своих — Витёк. И ты зови — не обижусь.
Налитое лицо прапора было совсем рядом, из большого красного рта несло перегаром. И пришлось, замешкавшись — какое имя назвать? — хрипло выдавить уже ставшее привычным: Николай.
— Ты чё, не проснулся, че ли? — поднял голову Витёк. — А, понял, понял, с похмелюги, угадал?
— Скажите, а это была какая станция?
— Белогорск, земеля! — радостно сообщил военный. — Я с тобой до солнечного Биробиджана.
Он уже извлек из сумки сверток с одеждой и, быстро скинув камуфляж, принялся переодеваться и делал это так быстро, будто на спор. Оказавшись в шортах с большими карманами, прапорщик стал выкладывать из сумки банки, пакеты, бутылки и скоро заставил ими весь столик. Выгрузив припасы, военный стал внимательно осматриваться, и не успел беглец обеспокоиться причиной такого профессионального осмотра, как пассажир вытащил из сумки отвёртку, большую, полноценную, блестевшую хромом отвёртку. И, подняв её к носу лежащего на верхней полке пассажира, с радостной улыбкой пояснил: японская!
И с той же улыбкой там, внизу, стал откручивать откидную сетчатую полочку для газет. Полочка долго не поддавалась даже такому крепкому товарищу, каким был пассажир из Белогорска. И только минут через десять упала в его пухлые ручонки и тут же исчезла в объёмистой сумке. Он что, с ума сошёл, вот так на глазах скручивать, запоздало забеспокоился на своей полке беглец.
— Зачем вы это делаете? — дёрнуло его за язык.
— А чё такое? — поднял голову прапорщик. И что-то, видно, рассмотрев в лице верхнего пассажира, вдруг ощерился. — Ты это… кочу май, зёма! Кочу май!
Это выглядело бы прямой военной угрозой, если бы прапорщик, не переменив вдруг тон, счел нужным весело добавить:
— Нет же ничего приятней, бля, чем надыбать хорошую вещь по дишману!
— Это как? — не понял верхний пассажир.
— А по дешевке — во как! Но особое удовольствие — это сфиздить, — рассмеялся бойкий товарищ.
— Вы сойдёте с поезда, а меня спросят, куда она делась?
— Так ты из-за этого? — повернулся к нему прапорщик. — Ты чё, сам её присмотрел? Так и вторая ж есть, я снимать не буду — пользуйся. А насчёт спросят, так кто там спросит? Кто спросит? Чё, сам никогда ничего не скручивал? — И голос вояки стал насмешлив: мол, знаем, знаем, как тибрил чего-нибудь.
— Я тебе, земеля, так скажу: скоко от государства ни отломишь, а своего всё одно не вернешь. Ты понял? Давай слазь, харчиться будем. Я вижу, ты экономно едешь — на столе пусто, а у меня лишнее, так что присоединяйся! — От развёрнутой на столе еды, и правда, несло сытным духом, но вот чего он не мог, так это принять приглашение прапорщика. И уже хотел отвернуться, но тот не отступал:
— Давай, Коля, давай подсаживайся, подсаживайся. У меня тут на взвод наготовлено. И самогонка чистая, без балды!
— Извините, я не голоден, — не нашёл другого предлога для отказа верхний пассажир.
— Ты че, на диете? Какая у мужика может быть диета-муета? Я вот только от стола, и выпили, и закусили хорошо, но почему опять не закусить и не выпить? А ты часом не мусульманин? Нет? А то похожий… Тебе б это… как его… ну, этот платок намотать — вылитый чех.
— Нет, пока не мусульманин, — попытался пошутить верхний. Прапорщик шутки не принял.
— Что значит пока? Ты это брось! Я бы всех, кто переходит в мусульманство, всех, бля, сразу ставил к стенке, — пригвоздил прапорщик, наливая что-то в стакан. Выпив, он стал быстро поглощать свои припасы, сопя и мурлыча. А беглеца снова неразумно дёрнули за язык.
— А зачем вам, Виктор, полочка?
— Так в «Камаз»! — весело откликнулся снизу Витя. — В кабину прям один в один подойдёт, над спальником прикручу. У меня камазёнок собственный, сам и собрал. Я б и верхнюю полку тож скрутил, её можно в кузове приспособить. И там бы она опускалась и поднималась, опускалась и поднималась… Прикинь, а? Но тяжёлая, зараза — сам не допру.
«Он что, серьёзно? Хотел бы я посмотреть, как он эту полку выносил бы из вагона». А военный пассажир, сияя круглым лицом в ямочках, стал доверительно, как другу, рассказывать:
— Я, чтобы ты знал, зёма, много чего могу! Я ж это… в мотострелковой части служу, смекаешь? И этих камазиков у нас, кажись, штук шесть, а то, может, и восемь было. Так я свою машину собрал из трех, от одного мост, от другого двигатель… Нет, двигатель я с пожарной машины снял. Прикинь, вообще канолевая была, стояла на консервации, прям девочка ещё была — муха не сидела. И движок хороший, бензиновый, щас таких и не делают. Бензина, конечно, жрет много, но прет по трассе — крузаки шарахаются. А чё мне
