бензин? У меня топливо на халяву, тырю втихаря. Я и кузов с кунгом притырил. Ну, этот… с передвижного командного пункта. Не кунг — сказка! Печка автономная, места спальные! Четыре места, прикинь! Машина получилась — любо-дорого. Семью на ней во Владик вывожу. Вещей берем — почти полквартиры загружаем и — вперед к Японскому морю. Вот месяц назад ездили, на Шаморе встали — всё своё, и хорошо так отдохнули…
— А к Чёрному не пробовали? — зачем-то спросил верхний. Не молчать же в ответ на эти простодушные откровения.
— Да ты чё, зёма? Это ж куда переть! На кой мне, бля, то Чёрное море, это ж помойная яма. И люди там, скажу тебе, не люди, а людишки, все понтуются. Там же одни понтярщики! У нас здесь у самих всё есть, а с машиной — рай, живи — не тужи! Не, нам Россия без надобностей! Чё там ловить?
— А как же вы списали всё то, что… что взяли в части? — было любопытно, что ответит. Вопрос прапорщика нисколько не смутил, он только заговорщицки ухмыльнулся.
— Так война ж, земеля, была! Под неё знаешь, скоко всего списали?
— Какая война? — удивился верхний пассажир. И уже хотел переспросить: какая из войн, но Виктор готов был ответить и без уточнений.
— Не, ты, я вижу, совсем простой, не догоняешь! Обыкновенная война! Которая в Чечне была! Забыл? Собрались нас уже во вторую чеченскую отправлять туда, а с какой радости нам та Чечня? Где они, а где мы? Это ж куда, бля, переть, прикинь? Да у нас свои китайцы под боком! Так вот, говорю ж, собирались отправить, а не отправили! Не на чем было! — развел ручками прапорщик. — Техника — «камазы», «уралы» там — все не на ходу. Ну, из округа, само собой, понаехали, стали разбираться, подсудное ж дело!.. Но я тебе так, зёма, скажу, на войну никому не хочется — это раз, погоны терять — это два. Ну, и замяли всё! А как не замять? Да если б копать начали! О! Витёк последним бы присел по этому делу…
— А кунг? Это ведь не мотор, его не спрячешь?
— Так списанный он, давно списанный! Ты ж не догоняешь, кто учёт-то ведёт! Я ж сам и считаю! Я, земеля, завскладом! Вот хоть и прапорщик, а должность у меня офицерская, понял? И когда в командировку еду, всегда купейный беру. И ничего, оплачивают! А почему не оплачивать? Витёк много народу вокруг себя кормит…
— А вот склады с боеприпасами взрывались…
— Не, не! Это не мы, не мы… — горячо запротестовал прапорщик. — Это с такими звёздами, куда нам! А ребятки тогда подзаработали, и хорошо подзаработали. Особо на металлоломе, который в Китай гнали… А если про меня, так я не самый большой, кто чего тырил — и по мелочи, и по крупному, куда мне до некоторых полковников. Но и своего Витёк не упустит… Нет, конечно, в Чечню прошвырнуться, корочки ветерана заиметь — это крутеж! Но так, чтоб командировочка была на неделю, не больше. Так мы с командирами и съездили на пару дней, гуманитарку возили. Ну, покрутились маленько в Ханкале, в Северном — и корочки в кармане! Ты понял? Но вот скажи, почему это удостоверение я должен на базаре покупать, а? Да ещё у чеченцев, это как? Продают, бля, в открытую! Прикинь, на чём деньги штабисты делают! А с какими тетками летали! Безотказные, всё на раз делали, попросил — дали, не в настроении — не навязываются. Я бы с такими тетёхами и в Ирак прошвырнулся!
Доложив о своих жизненных успехах, Витя скинул с верха матрац с подушкой, споро расстелил постель и, уже лежа, мечтательно продолжил:
— Скоро в Хабару поеду, в госпиталь, устал — заработался, бля, подлечиться край надо. Там госпиталь хороший, и церкву красивую построили — от госпиталя недалеко… Веришь, полюбил я это дело, страсть как полюбил, — расплывался лицом по подушке прапорщик.
— Что полюбили? — не поспевал за извивами его мыслей верхний пассажир.
— Так это… церковь и полюбил. Заходишь, потолки высокие, голову поднимешь, а там, бля, картинки всякие — красота! А ещё чего хорошо — пляж близко. Обратно ж «Балтика» завод построила, пива завались! И город большой, женщину свободную найти не проблема. А как же! Перепехнин в обязательном порядке и два раза в сутки, тогда и лечение пойдёт на пользу. Ты понял? Кстати, о женщинах! Я вот никогда на верхней полке не ездию. И тебе не советую. Спросишь, почему? Я скажу! — И прапорщик, приподнявшись, показал круглой ручкой вверх:
— Смотри, там штука торчит, нет, не радио, а выше на потолке! Это ж датчик пожарный, понял? Так он же, бля, радиоактивный! Ты не знаешь, а я знаю — радиоактивный! Пару раз поспишь под ним и всё — пиндец котенку! Никакой женьшень не поможет! — делился военный сокровенным знанием.
— Он что же, прибор направленного действия, и ни на что другое не влияет? — посмеивался верхний. — Надо же, нейтронная бомба специального назначения.
— И я говорю, зараза, — зевая, подтвердил прапор. Через минуту уже захрапел, подложив под просторную щёку пухлую руку. Надо же, какой интересный психофизический экземпляр! Спит себе, как младенец, легкомысленная тишотка задралась, большой жёлтый живот выпал, колышется, набитый всякой всячиной, короткие ножки разбросаны, а на ножках зеленоватые офицерские носочки. Видно, запасся Витя этими носочками — на целую жизнь хватит. И ничего-то его, армейского Альхэна, не мучает. А что мучиться? Этот сторож и добытчик армейского имущества — стихийный пацифист, какую-никакую пользу принёс — спас несколько сотен парней от ужасов кавказской бойни.
Воздух в купе настоялся на чесноке, луке и загустел настолько, что стало трудно дышать. Пришлось соскользнуть вниз и приоткрыть дверь. Там в окна било солнце, и воздух был только чуть свежее, но можно было перевести дух. Пожевав шоколадку, отпив несколько глотков воды — больше нельзя, беглец снова запрыгнул на свою полку. И вскоре мерное покачивание вагона и спокойное похрапывание человека: мммффф, мммффф, мммффф и его усыпило.
Снился ему, само собой, просторный кунг в коврах, диванчиках и с буфетом, где звенела, билась хрусталем посуда. Было там и пианино, и большая женщина громко стучала по клавишам. Он близко видел обтянутую синим шелком широкую спину и ждал, когда женщина обернётся. И почему-то он был уверен, что увидит артистку из тех, кого называют народными. Вот только прапорщик не отстаёт, мешает слушать… Сидит на красном диване в офицерском кителе, хромовых сапогах, пенсне и всё сует ему в руки фужер.
— Ну, выпей, выпей! Самогонка-то своя! Мать, ты гляди, не хочет!
— Пей! — всем телом повернулась женщина. И оказалось, что никакая это не артистка, а писательница, рукодельница маленьких женских романов. Писательница, блестя очками, густым контральто приказала: «Пей, тебе говорят! На женьшене! Сама делала!»
А он отбивался и всё хотел узнать главное: кто за рулем этой мчавшейся на бешеной скорости машины. И где, собственно, Толя? Почему его нет рядом? А потом и сам не понял, каким образом оказался в кабине, но за рулем там был не майор, а лохматый, с кривой улыбкой парень, похожий на певца, что пел когда-то на одном из корпоративников. Он давно забыл фамилию этого фронтмена, но помнил, как тот, покачиваясь, мяукал, глядя с издевкой на публику. Кто ему доверил руль? И что они сделали с Толей…
Он вынырнул из сна и понял, кто-то трясет за плечо. И, повернувшись, увидел круглое лицо прапора, оно приятно, но раздражающе дышало кухней.
— Ты чё так стонал-то? Кошмары, чё ли, снились? Дай, думаю, толкану, а то может, мужику поплохело. Давай, слазь, пить будем, а то одному как-то не по-людски…
— Извините, Виктор, что-то нездоровится.
— Так полечишься же! Не хочешь? Ну, смотри, сам отказался. Потом не говори, мол, Витёк не предлагал! — обиделся прапорщик.
— Спасибо, спасибо, извините! — лепетал он, зарываясь в подушку.
— А ты куда едешь-то? — вдруг заинтересовался прапорщик. — Небось, до Владика?
— Да, — не стал спорить верхний. Но тут же прикинул: Биробиджан, где сойдёт прапор, до Хабаровска, или после? Кажется, до… конечно, до!
— За машиной, наверно? То-то смотрю — мужик шифруется! Жрать вместе не хочет, от выпивки отказывается, я сразу определил — этот за машиной, — заключил Виктор, довольный своей проницательностью. И как ни отбивался верхний пассажир: «Нет, нет, я по другим делам», сбить его с этой догадки было уже невозможно.
— Да ладно, чё ты! Не гони! Токо чего ж ты, дядя, так поздно собрался? Теперь машинки кусаются, и выбора нет. Ты, небось, по рублику складывал, теперь баксы в трусах везешь а? Накопил на марковник какой-нибудь? На краун ты не тянешь! Не, не тянешь! — по-доброму расхохотался прапорщик.
