впереди, совал свой нос под каждый куст и в каждую дырку, его белый, фонтанчиком хвостик мерно колыхался перед моими глазами, вызывая у меня умиление, сравнимое разве что с тем, которое я испытывала когда?то, выводя на прогулку своего только начавшего ходить ребёнка.
Между тем, Дружок с первых же дней развил бешеную активность в отношении собак противоположного пола, то есть, проще говоря, сучек. Когда я в первый раз увидела, как он с разбегу врезался в целую свору псов, водивших «свадьбу» вокруг какой?то загулявшей в свой срок дворняжки, я в ужасе зажмурила глаза, потому что предотвратить ничего уже не могла и была уверена, что псы его сейчас разорвут на части. Но через минуту, не услышав никакого визга и рыка, я глаза открыла и обнаружила, что все собаки, включая двух здоровенных бродяг, разбежались, а Дружок загнал эту жучку под самую стену дома и уже делает своё дело.
— Ну, Дружбан, ты силён! – зауважал его мой муж, которому я рассказала вечером эту историю.
Очень скоро наш Дружок был знаком со всеми окрестными собаками, а я – с их хозяйками, и у меня образовался совершенно новый круг неизбежного ежедневного общения. Хочешь – не хочешь, а два раза в день, утром и вечером, выйти с этим барбосом надо.
— Ничего, тебе полезно больше двигаться и больше бывать на воздухе, — говорил муж. – Не все же за письменным столом сидеть.
Как?то раз, рано–рано утром, часов в шесть (мы ещё спали), раздался телефонный звонок, муж снял трубку и услышал женский голос, который произнёс два совершенно непонятных для него слова:
— Рамона родила.
— Что? – переспросил муж.
— Рамона только что родила, — сообщил женский голос.
— А я при чём? – спросил муж и положил трубку.
— Кто это? – поинтересовалась я.
— Понятия не имею, сказали, что какая?то Рамона родила.
Я так и подскочила.
— Да это же! Да это ж нашего Дружка… В общем, я тебя поздравляю, наш Дружок стал папой!
Сама я к этому событию отнеслась со всей ответственностью, как если бы у меня лично родились внуки. Взяла бутылку шампанского и коробку конфет для хозяйки, палочку колбаски для собачки–мамы и банку сгущёнки для новорождённых щенят и вместе с Дружком, которым я в этот момент чрезвычайно гордилась, отправилась в гости. Хозяйка Наташа, женщина одного со мной возраста, живущая в общежитии и одна воспитывающая дочь, встретила нас радушно (это она звонила нам чуть свет), а вот Рамона – довольно агрессивно, к щенкам не подпускала, скалила зубы и рычала. Дружок повёл себя и вовсе странно – постарался побыстрее улизнуть в оставшуюся открытой дверь. Пришлось передать гостинцы из рук в руки и ретироваться.
Потом были ещё щенки и еще… Кому?то я даже помогала их пристраивать, нескольких подарила нашим близким друзьям, и каждый раз подсчитывала, сколько всего их народилось. Но дойдя через пару лет до тридцати, сбилась со счета и бросила это занятие. А если кто?нибудь предъявлял (в шутку или всерьёз) претензии, я только плечами пожимала: надо, мол, следить за своими собаками. Дружка окрестили «кавалером всей горбольницы» и, случалось, специально приходили с заявками:
— Пусть ваш Дружок с нашей Долли погуляет, а то с другими у неё ничего не получается.
На улице он успевает за двадцать минуть обежать всю округу, все везде обнюхать и везде отметиться. Дома же целыми днями лежит под дверью или под моим письменным столом, или под столом в кухне. Дома его не видно и не слышно. Ему хорошо у нас. И нам хорошо с ним. Я его люблю, как ребёнка. И даже перестала бояться других собак. Случись на улице какая?нибудь псина оскалится на моего Дружочка, я тут же бесстрашно бросаюсь на неё:
— Фу! – кричу. – Фу! Пошла вон!
— Она за Дружочка сама кого хочешь покусает, — смеётся Алёшка.
Моя сестра Нелля качает головой и вздыхает. Она уже сто раз пожалела, что Дружок достался мне, а не ей. Лучше бы, говорит, я своего Рокки кому?то отдала, а его взяла.
— Нетушки! — говорю я. – Он мой, я его никому не отдам.
Софья и Дарья
Знаете, за что мы будем любить наших внуков?
За то, что они отомстят за нас нашим детям.
Ночью мне приснилась бабушка Софья. Она сидела в тёмном углу кухни и перебирала фасоль. Я подошла, уткнулась ей в колени, почувствовала знакомый, забытый запах её фартука – запах жареного лука и рыбы – и сказала:
— Как тяжело жить, бабушка!
— А ты думала! – усмехнулась бабушка Софья и погладила меня по голове.
Проснувшись, я сама себе удивилась: с чего это я жалуюсь во сне, да ещё и бабушке, которой давным–давно нет на свете? Потом стала думать о ней, как давно уже не думала, не вспоминала… И среди прочих пришла мне в голову мысль о том, что вот и сама я почти уже в том возрасте, в каком была бабушка Софья, когда расчёсывала мне по утрам волосы, заплетала их в длинную косу и ласково приговаривала:
— Ты ж моя унучечка, ты ж моя рыбонька золотая…
Воспоминание было приятным, и я поймала себя на том, что блаженно улыбаюсь. Но вместе с тем и другая, тревожная мысль царапала, что?то было не так, и я не сразу сообразила, что именно. Вдруг поняла: в отличие от меня, никакой своей жизни в этом возрасте у бабушки Софьи уже не было, вся её жизнь после сорока лет подчинена была без остатка нам – маме, мне, моим сёстрам.
Я представила себя и своих сестёр в роли кухарок и нянек при наших тоже уже взрослых детях, и даже хмыкнула от обиды. Черта с два!
А как же бабушка? Что?то я не припомню, чтобы когда?нибудь она жаловалась на свою судьбу, была недовольна. Просто жила и жила, будто так и надо.
Бабушка Софья была главным человеком моего детства, гораздо более важным и необходимым, чем родители. Не от них, вечно занятых, обременённых рождением детей, зарабатыванием на жизнь, переездами и устройством быта, а именно от неё, исходила и обволакивала меня безмятежным сном любовь родного человека, так же необходимая в раннем детстве, как рыбий жир, как витамин С, как свежий воздух и калорийное питание.
— Ты ж моя куклочка ненаглядная…
Она не хотела, чтобы у мамы рождались другие дети, ей было достаточно меня одной, ибо она уже сосредоточила на мне всю любовь, на которую только была способна, и ни с кем не желала её делить. Трём моим сёстрам не досталось от неё и половины той ласки, которая излита была от рождения на меня, её первую внучку. Но особенно обделена была бабушкиной любовью наша двоюродная сестра Ира. За это младшая бабушкина дочь, тётя Инна, всю жизнь на неё обижалась.
— Там четверо, и все родные у тебя, а моя одна, и как чужая.
Если в этом и было преувеличение, то небольшое, ведь бабушка Софья всю жизнь прожила с нами, а не с ними.
Она была полная, мягкая, уютная, к ней так хорошо было прижаться и поплакать или погреться у неё под боком, или уснуть у неё на руках, слушая её «рассказы из жизни». В детстве мы много разговаривали, я и она. Моих сестёр она уже не удостаивала своими рассказами, да им не очень?то и хотелось. Теперь они удивляются, откуда я все про всех знаю и помню. Откуда! От бабушки, конечно! Вот она сидит, прислонившись спиной к тёплой печной стене, смотрит на меня бесконечно любящими глазами
