щелкнул всадника по носу и довольный улегся на кровать, звук он почти совсем убрал. Звук был ни к чему.
Ковбой с бесстрастным лицом, с приклеенной к губам сигаретой медленно ехал среди кактусов и не мигая смотрел на восходящее солнце. Конь, чувствуя настроение всадника, неторопливо перебирал сухими ногами; «кольты» хлопали по бедрам, услужливо подставляя шершавые ручки; голубые глаза свободно отражали солнечный свет и равнодушно ждали.
Шурик заложил руки за голову и потянулся. Парень на экране был что надо и вызывал симпатию.
Сажин вошел тихо и неожиданно, взглянул на экран и спросил:
– Сколько раундов он выдержит?
Шурик сел и спустил ноги с кровати.
Ковбой упал, лошадь поскакала, взвизгнула пуля. Ковбой проверил, не погасла ли его сигарета, затянулся, молниеносно выстрелил в сторону зрителя, вскочил на оказавшегося рядом коня и поехал мимо кактусов.
Сажин выключил телевизор и озабоченно спросил:
– Ты храпишь?
– Что?
– Я спрашиваю: ты ночью храпишь? – Сажин положил на стол портфель, который держал в руках, выдвинул ногой стул и сел.
– Я не слышал, но говорят, что потрясающе, – ответил Шурик.
– Тогда все в порядке, – Сажин раскладывал какие-то бумаги, – мы споемся. Зови ребят.
Курносая веснушчатая физиономия Шурика вытянулась, проходя за спиной тренера; он вздохнул и с сожалением посмотрел на телевизор.
– Еще надоест. Надеюсь, что ты выкроишь у телевизора время и успеешь взглянуть на Шунбунский дворец. Правда, там не стреляют сейчас, – Сажин взял лежащую на столе австрийскую непривычно толстую газету и рассеянно перелистал. С одной страницы на Сажина глянуло знакомое лицо. «Пройдет ли Пауль Фишбах в парламент?»
Шурик выскочил в коридор и заглянул в соседний номер.
– Зигмунд, шеф зовет, – сказал он Калныньшу, расхаживающему по номеру с книгой в руке. – Где Кудашвили?
– Пошел прогуляться. – Зигмунд положил книгу в карман и вместе с Шуриком вошел к Сажину.
– А Роберт? – Сажин развязывал лежащий на столе холщовый мешочек, но не мог справиться с тесьмой.
– Он гуляет. – Зигмунд взял мешочек и развязал. – Деньги?
– Когда мне нужна помощь… – Сажин прервал себя на полуслове. – Возьмите по четыреста-пятьсот шиллингов. В шиллинге сто пфеннигов. Это на карманные расходы. – Он вынул из портфеля пачку денег и бросил ее на стол.
– Шурик, я назначаю тебя кассиром, – сказал Зигмунд и щелкнул Шурика по носу.
– А если бы я был сильнее, слон?—спросил Шурик, высыпая на стол легкие никелированные монетки.
– Ты бы не был так обидчив, – Зигмунд провел ладонью по щеке и поморщился. – Кстати, предупреждаю, в Вене мужчины бреются каждый день.
– Шурик, ты слышал? – спросил Зигмунд.
Шурик беззвучно шевелил губами, подолгу разглядывая каждую бумажку и монетку, раскладывая их на четыре кучки. Зигмунд взял Сажина под руку и отвел к окну.
– Роберт нервничает, – равнодушно сказал он, – говорит: стар я и не в весе.
– А ты как считаешь? – Сажин поднял голову.
– Что я? – Зигмунд пожал плечами. – Да теперь и поздно.
– А если бы не поздно?
– Я бы взял Анохина. Он чуть слабее, но ему двадцать. Надо думать о будущем.
– Чуть? – спросил Сажин и отстранился. – Во-первых, через это «чуть» сотни спортсменов перешагнуть не могут. «Чуть» – это мастерство. Я не беру боксера на первенство Европы за то, что ему двадцать лет.
– Вы спросили мое мнение, – Зигмунд потер ладони.
– Ты сказал: думать о будущем? Я и думаю. О твоем! О его, – Сажин кивнул на Шурика. – Пока я тренер, будут ездить сильнейшие, а не перспективные. Иначе перспективные не становятся сильнейшими. Одни ждут, что их за возраст выгонят, другие – что за возраст включат.
Шурик перестал раскладывать деньги и смотрел на Сажина. Маленький и сухой, с поднятым плечом, широко расставив ноги, тот стоял перед Калныньшем и крутил пальцем перед его носом.
– Роберт сказал, что он стар. В тридцать четыре года человек считает себя старым? Он хотел услышать от тебя шутку… – Сажин подошел к Шурику и хлопнул его по затылку. – Считать разучился?.. Кстати, мне полагается на двадцать шиллингов больше. Объяснить, почему?
Шурик сбился, сложил все деньги в одну кучу и стал раскладывать заново. Сажин взял со стола пять шиллингов и пошел к дверям.
– Вычтешь, – сказал он на ходу. – Зигмунд, помоги Шурику, а то ты большим начальником стал. – Сажин хлопнул дверью и спустился в бар.
Он взял бокал светлого пива и сел так, чтобы была видна входная дверь. Зеркальные, блестящие от дождя двери крутились, пропуская людей и чемоданы, форменные фуражки рассыльных и самые разнообразные головные уборы постояльцев.
Через два столика от Сажина сидели Лемке и Фишбах.
– Да, – Фишбах поправил темные очки и, вытянув полные губы, отхлебнул из кружки. – Никаких сомнений, он почти не изменился.
– Черт меня дернул послушать вас, – Лемке подвинул к себе стакан сока и опустил в него соломинку. – А если бы мы с ним столкнулись в дверях?
– Я не мог ждать, – Фишбах посмотрел в сторону Сажина и сказал: – Не поворачивайтесь, Вальтер. К русскому подошел Карл Петцке, он тоже сидел в Маутхаузене и все не может успокоиться. Все ищет… – Фишбах грустно улыбнулся. – Все ищет, их союз мы зовем «Охотники за головами». – Он отставил пустую кружку и взял полную.
– Что нужно этим людям? – спросил Фишбах после паузы. – Как они легко судят, кто прав, а кто виноват! Они сейчас более жестоки, чем мы четверть века назад. – Фишбах посмотрел на Лемке. – Мы не убивали по своей воле, а они выслеживают нас, словно зверей. Десятилетиями идут по следу. Это гуманно?
– Ну-ну! – Лемке улыбнулся и положил ладонь на руку Фишбаха. – Вы еще не на суде, Пауль. Уйдем отсюда. За стойкой есть запасной выход.
Они поднялись и не торопясь ушли из бара.
– Карл! Карл! – Сажин рассмеялся и потрепал собеседника по плечу. – Молодчина, что приехал, я ужасно рад тебя видеть. Как Ева, как мальчишки? – Сажин щелкнул пальцами, подозвал официанта и заказал еще пива.
– Здоровы, – Карл поежился, зябко потер руки, – я мало их вижу, Миша. – Карл выглядел очень усталым. Худой, в больших роговых очках и с хохолком на макушке, он походил на маленькую вымокшую под дождем птичку. Словно почувствовав, о чем думает Сажин, Карл усмехнулся и спросил:
– Не очень я похож на героя, борющегося за справедливость?
– Ты не меняешься, Карл, таким ты был и в лагере.
– Вот именно, – Карл вздохнул, снял очки, провел пальцами по глазам и сжал переносицу, – но ведь кое-что за эти двадцать шесть лет изменилось. – Он невесело усмехнулся.
Карл вспомнил, каким Сажин был в лагере. Знаменитость! Его даже показывали гауптштурмфюреру – единственный однорукий. Кто же мог еще одной рукой выполнить норму? Из всего барака Миша был, пожалуй, самый злой. У иных на злость не хватало сил и мужества. У Миши не хватало руки…
Добрым лицо Михаила нельзя назвать и сейчас, но в нем спокойствие и уверенность. Карл понимал, что даже Михаилу нельзя полностью открыться. Он не поймет. Ему не надо искать фашистов, в России имеются хорошие специалисты, Михаил спокоен. У него другие заботы и другие дела. С него сняли это бремя, и он свободен. Наверное, Миша считает, что Карл все еще мстит и увлечен таким паскудным делом.
– Все ищешь, ездишь? – спросил Сажин.
– Езжу, Миша, – Карл кивнул. – Ева сердится, мальчики от рук отбились. – Он махнул ладошкой. – Ты-то как? Все еще не женился?
– Некогда. Но детей у меня хватает. Я тебя познакомлю, Карл. У меня такие ребята…
– Да-да, – Карл поправил очки. – Женщины любят высоких и здоровых…
В дверях мелькнула черная мокрая шевелюра Кудашвили.
– Роберт! – позвал Сажин. – Ты почему без шапки?
– Извини, – Роберт достал платок и вытер голову. – Не бойся, я не простужусь.
– Знакомься, Карл. Роберт – мой старший. Когда мы с тобой познакомились, Роберту было семь лет.
– Какой большой, – Карл встал и подал Кудашвили руку. – Здравствуй!
– Здравствуйте, – Роберт осторожно пожал протянутую руку и поклонился.
По лестнице скатился Шурик. Сажин подтолкнул его к Карлу.
– А когда родился Шурик, наш барак, Карл, уже переоборудовали в музей.
Карл пожал Шурику руку, взглянул на часы и заторопился.
– Извините, друзья. У меня сегодня еще деловая встреча. Миша, завтра в двенадцать на старом месте.
– Хорошо, Карл. Привет Еве и мальчикам.
– Спасибо, спасибо! До скорой встречи, друзья! – Карл раскланялся и скрылся за стеклянными дверями.
– Кто это, Миша? – спросил Роберт.
– Друг.
– Завидую, Миша, у тебя в каждой стране есть друзья.
– Я был на интернациональных сборах, – ответил задумчиво Сажин, – некоторые участники остались живы.
Шурик хотел было задать вопрос, но перехватил сердитый взгляд Роберта и промолчал.
Старый Петер уселся на скамейку и стал наблюдать за тренировкой русских. Своим ребятам он дал команду тренироваться свободно, пообещав, что через час устроит два спарринга с гостями. Роберта Кудашвили Петер знал давно; взглянул мельком, отметил, что боксер в форме и немного нервничает. «Будет с поляком бороться за „золото“, – подумал Петер и стал искать в зале Сажина. Этого косорукого тренера Петер тоже хорошо знал. Он не видел русского на ринге, но рассказывали, что тот до войны был первоклассным боксером. Ему прочили мировую славу, но парень вернулся с фронта с перебитой рукой.
