такая.
Деревенское веселье
Мирные переговоры с немцами продолжались. Поначалу гансы потребовали себе Латвию. На что получили фигу под нос. Забавно, что большевики оказались в патриотическом мейнстриме. В «Правде» вышла статья Сталина, суть которой сводилась: а хрен вам, а не Латвия. Типа не отдадим латвийский пролетариат в лапы германского империализма.
Но немцы и не особо настаивали. В этой истории они до Риги дойти не сумели, так что их претензии выглядели беспочвенными.
Зато они выдвинули тему про то, что собираются «до конца военных действий» контролировать Польшу. На этом высунулись правые, которые попытались устроить истерику. Но она получилась какой-то вялой. В самом деле. Ещё первое Временное правительство провозгласило, что предоставит независимость Польше после окончания войны. Так что разница-то какая? Пусть там сидят немцы. И долбятся с Пилсудским и его подельщиками. Мне такой расклад понравился. Я вот лично никогда не сочувствовал интернет-националистам. Ну, тем, которые считают, что главное дело русского народа — это воткнуть триколоры/красные флаги во всё, что только можно, включая южноамериканские пирамиды. Этим людям я всегда советовал для начала поиграть в «Цивилизацию» Сида Мейера. Там очень четко становится понятно — захватить-то просто, а вот удержать… В общем, ну эту Польшу.
Так что переговоры затянулись исключительно по поводу уточнения границ.
А на фронте дело обстояло так. Точнее, никакого фронта уже давно не было. Солдаты с той и другой стороны шлялись друг к другу в гости. Разумеется, выпивали и братались. Происходил взаимовыгодный обмен. У немцев было хреново с продовольствием, так наши ребята на консервы выменивали часы и прочие произведения сумрачного германского гения.
Кроме того, солдатские Советы подняли вопрос о сокращении армии. Вообще-то демобилизация такого количества солдат — это была задача, которой не знала история. Ведь это не просто так — «бери шинель, пойдем домой». Солдату надо на чем-то до дома добраться. Не пешедралом же ему валить. Ему нужна в путь какая-то еда. А под ружьем стояли шестнадцать миллионов человек! Демобилизация в 1905 году, когда солдат было куда меньше, обернулась полным бардаком, который без особых затей перешел в революцию.[49] А что выйдет сейчас?
Так вот, солдатские советы принимали решения об отправке какого-то числа солдат домой. Это устраивало всех. Солдат — понятно почему. Офицеров — потому что они уже боялись поворачиваться спиной к солдатам. Пусть уж лучше самые буйные отвалят. Данное дело веселило и интендантов и прочую тыловую сволочь. Советы ведь, договаривались, что дембель должен получить продовольствие на всю дорогу домой. А тут, вы понимаете, имелось много интересных моментов. Так или иначе, солдаты пошли домой. Это не было «стихийной демобилизацией» моей истории. По крайней мере, пулеметы с собой не тащили. Но… В родную сторону шли боевые солдаты, люди, прошедшие жуткую войну. Они совершенно не ценили жизнь. Ни свою, ни чужую.
По дороге к деревне Шапки, Рязанской губернии, шел человек. Это был рослый и плечистый мужичина в солдатской форме. Правда, без погон. Солдаты, ушедшие на дембель, тут же срывали свои знаки различия. Дело понятное. Их достала бессмысленная война — и они хотели стать штатскими.
Но в этом человеке чувствовалась властность. Да, Фрол Михайлович был старшим унтер-офицером. В армию он ушел ещё до войны. Женился он, как и большинство крестьян, рано, в восемнадцать лет. Правда, в отличие от остальных, кого выдавали родители по своему разумению, женился по любви. Но жена умерла родами. И ребенок не выжил. А Фрол сильно её любил. Так что от тоски подался в охотники.[50]
А потом началась война. Воевал Фрол хорошо. Он был пластуном, то есть, разведчиком. И немцев порезал и потаскал в плен много. За что получил два Георгиевских креста. Но потом Фрол задумался: а зачем это всё? Немцы с той стороны были такими же, как он. И зачем мы с ними убиваем друг друга?
В общем, Фрол, заинтересовался политикой. Из разных политических программ больше всего ему понравились анархисты. В самом деле — земля должна принадлежать тем, кто на ней работает. И уж мы сами разберемся, что там и как. Так и только так.
Фрол подошел к деревне. Вид она имела похуже того, когда он видел её, уходя в армию. Да уж, скольких мужиков убили… Его дом был пятым справа по главной улице. Под лай собаки Фрол вошел в родную избу.
Его даже не сразу узнали. Но мать-то поняла и слегка примлела. Из угла поднялся отец. Бросилась на шею Елена, младшая, сестра.
— А где Маша?
— Так она у Васильевых и живет. Всё убивается по своему Кольке.
Маша была старшей сестрой Фрола. Её выдали замуж за соседа, Кольку Васильева. Его убили в пятнадцатом году. Об этом Фрол знал из писем.
— Есть тут кто тут вином торгует? — спросил Фрол.
— Ну, да Кондратий Иваныч, — подала голос мама.
— Ну так, Елена, вот тебе деньги, купи «гуся».[51] Ну, забеги в лавку, купи себе и матери пряников и чего ещё.
Фрол достал бумажник и протянул сестре деньги. Отец поморщился. Отношение к деньгам очень хорошо видно, когда человек расплачивается. Крестьяне, у кого каждый рубль полит потом, доставали деньги долго, точно прощаясь с каждым рублем. А Фрол небрежно сунул несколько купюр, даже посмотрев на их значение. Он заметил недовольство отца, но виду не подал. Ну, как можно объяснить, что для него деньги — это клочки бумаги. Он-то был на фронте! Где не убьют тебя сегодня — так убьют завтра. Что тут стоят деньги? То, что он совсем не такой, Фрол заметил как только отъехал от фронта. Там-то все были свои. Даже ненавидимые офицеры. Но тут было всё неправильно. Люди о чем-то болтали. Хотя зачем болтать? Передернул затвор — и все дела.
Сестра двинулась из хаты за покупками, а Фрол поставил на стол и начал разгружать свой сидор.
Там обнаружился цейсовский бинокль.
— Это я у одного немецкого офицера взял. Ему-то уж он точно был не нужен. Он совсем мертвый был, после того, как я его бебутом[52] уделал. Затем Фрол достал пару банок консервов.
— Что такое? Вроде, не по-нашему написано? — Заинтересовался отец.
— А это союзники нам слали. Из-за моря, из страны Австралии. Говорят, из тамошнего животного кенгуры. Но ничего, есть можно.[53]
Между тем вернулась сестра, купившая выпивку. А мать поставила закуску. Тут растворилась дверь и вошел сосед, Дмитрий Прохоров. Он был в четырнадцатом году призван, а в пятнадцатом у него взрывом
