навостриться писать в пятьдесят знаков на строку — как это получается в газетной колонке.
Михаил быстро вернулся.
— Вы завтракали? — Спросил он.
— Не успел.
— Так давайте позавтракаем, а то тут от меня не отстанут.
И в самом деле, уже в коридоре к нему подскочил какой-то мужик.
— Михаил Соломонович…
— Слушайте, я таки имею право покушать?
Мужик отвалил.
— Вот так всегда. Вчера я как гой работал в субботу. А сегодня, как еврей, работаю в воскресенье.
— Журналисты не отдыхают.
— А вы тоже из наших?
— Если вы про евреев, то нет, я русский. Если про журналистов, то да.
— Да какой я еврей. Меня любой раввин проклянет. А вы ведь не политический эмигрант?
— Нет, я Америку попал в детстве, и уже там присоединился к анархистам.
— Так я и понял. А, вот и наше заведение.
Над дверью заведения красовалась надпись «Трактир Семенова».
Слово «трактир» у меня всегда вызывало ассоциации с чем-то разгульным. Так что подсознательно я ожидал увидеть тут пьяных хулиганов и девиц соответствующей профессии. Однако всё было очень чинно — белые скатерти на столах и немногочисленная приличная публика, которая явно не бухала, а культурно кушала. Мы уселись за столик, к нам подскочил халдей в белом фартуке.
— Здравствуйте, Михаил Соломонович, что кушать будете?
— Здравствуй, Андрей. Вот мой друг из Америки приехал, так что сообрази нам закуску и чайку покрепче.
— Понял. Мигом сделаю.
Я не очень понимал, зачем начинать завтрак с чая. Между тем официант ставил на стол ветчину, язык, какое-то заливное и рюмки. Потом он притащил чайник емкостью примерно в поллитра.
Михаил наблюдал за мной, явно прикалываясь. И тут до меня дошло.
— Сухой закон?
— Именно он. Теперь я вижу, вы точно наш, быстро всё поняли. Да только какой он сухой? В Дононе или в «Вилле Родэ»[10] можно что угодно получить. Да только там такие цены, а я не Ротшильд. Можно самогон или денатурат купить вон там, на углу Кузнечного и Коломенской. Да и по рецепту в аптеке можно спирт купить.
— А рецепт можно подделать.
— Можно. Но не обязательно. Ведь доктора тоже люди и тоже хотят кушать. Ну, давайте за знакомство.
Между тем я офигевал. Дело в том, что я конце восьмидесятых год жил год у своей подружки в этом районе, на улице Достоевского. А тогда, если кто помнит, была «горбачевщина» — фактически «сухой закон». И вот как раз на углу Кузнечного и Коломенской был «пьяный угол», где в любое время суток можно было купить спиртное. Интересно жизнь складывается.
Мы приняли по второй.
Скажите, Михаил Соломонович…
— Давайте по имени, как у журналистов принято?
— Давайте, я так тоже в Америке привык.
Мы накатили по третьей.
— Что тут вообще происходит? Конечно, газеты я читал, но вы сами понимаете…
— Что происходит? Бордель, извините за выражение! Правительство ни черта не может, кроме того, как болтать. Все интеллигенты визжат от восторга от наступившей свободы. А народ хочет мира и земли. Причем ни того не другого ему дать не смогут, даже если захотят.
— С миром понятно, за займы надо расплачиваться.
— Дело не только в этом. Понимаете, наши политики — западники до мозга костей. Для них поссориться с Англией и Францией — это крушение всех жизненных представлений.
— А с землей? Неужели в России так сильно влияние латифундистов?
— Помещиков? Да нет. Но львиная доля имений заложена! А кому заложена — банкам. Так что если землю отдать крестьянам — банки вылетят в трубу. А выкупить обязательства помещиков у правительства денег нет. Так что это закончится плохо. В итоге придут к власти кто-нибудь вроде вас, или большевики. Слыхали про таких?
— Это последователи Ленина? Так, насколько я знаю, они не слишком влиятельны.
— Пока. Но я бы на них поставил скорее, чем на вас. У вас с дисциплиной плохо. Но если вы её наладите….
Я внимательно поглядел на собеседника. Неужели тоже попаданец? Насколько я читал, весной семнадцатого все были в восторге от Временного правительства. А большевиков вообще всерьез никто не воспринимал. Хотя… Во все времена были умные люди. В «перестройку» тоже были те, кто понимал, чем всё закончится. Просто от них отмахивались.
Между тем Михаил продолжал.
— А если придете к власти, так не забудете, что вам помогал бедный еврей… Так, Сергей, вы хотите познакомиться с местными анархистами?
— Да, хотел бы.
— Ну, это легко можно сделать. Только вот такой вопрос. Я могу отвести вас на дачу Дурново, где у них что-то вроде клуба. А могу познакомить с одной группой рабочих, тоже с Выборгской стороны.
Блин! А я вот и забыл про дачу Дурново, которую анархисты захватили после Февраля. Но нам туда не надо. Вдруг попадется человек, побывавший в Америке. Да и во всяких клбух всегда любят поговорить об «измах». А если я войду в эту среду через, так сказать, низовую организацию, то никто мне предъяву кинуть не посмеет.
— Ну эти клубы. Видал я салонных революционеров. Лучше уж с рабочими познакомиться.
— Тогда это можно сейчас сделать. У них как раз скоро начинается собрание.
Мы допили и доели — и вышли на Владимирский, где поймали извозчика. Он и повез нас на Выборгскую. Я с интересом глазел вокруг. В общем, Литейный проспект не сильно и отличался от того, что я видел в своем времени. Ну, реклама была иная, а дома те же. Только вот Большого Дома[11] не было. Вместо него находились какие-то обгорелые останки.
— Окружной суд, — пояснил Михаил — Сожгли во время революции.
— Гы. Умные люди вели народные массы. Там ведь наверняка было множество уголовных дел.
А вот Выборгская сторона выглядела совсем не так, как я привык. Понятно, что не было коробки гостинцы «Санкт-Петербург». Да и крейсер «Аврора» ещё не стоял на знакомом месте. Но главным было другое. Многочисленные заводские трубы чадили черным дымом. Так а что делать — угольком топят.
За мостом местность поменялась. Это явно был другой мир. Тут по улицам двигались мужчины в сапогах, дешевых пиджаках и картузах и женщины в ситцевых платьях и платочках. И чем дальше мы ехали — тем больше в глаза бросалась вопиющая бедность. А ведь большевики и анархисты были в чем-то правы…
Но места всё же были знакомые. Мы свернули на Нобельский переулок и пролетка остановилась у заведения, на котором была надпись «Чайная». Я ухмыльнулся. В СССР в заведениях с таким названием пили совсем не чай. Михаил по-своему понял мою ухмылку — ведь мы тоже недавно вылакали поллитру «чая».
— Это и в самом деле чайная. Тут никогда спиртного не подавали, даже до войны. Её открыл один купец-благотворитель. Думал, что рабочие будут сидеть за самоваром и отрешатся от крамольных мыслей. Вот они и сидят…
Мы прошли через большой зал и свернули куда-то в коридор. Михаил открыл одну дверь и кивнул мне.
