будущего образа правления России». Из известных личностей тут крутился Пуришкевич.
Демократы в лице «Русского политического совещания» окопались в Париже. Это были, так сказать, «февралисты». Учредительное собрание и всякая такая ерунда.
А в Варшаве проявился Савинков. Польша уже провозгласила свою независимость, правда, без «германских» польских земель. Тут рулил Юзеф Пилсудский, с которым Савинков вместе учился. Он создал какую-то свою структуру и выступал за «третью революцию». Пока что Савинков ждал, пока начнутся крестьянские восстания против большевиков.
Разные игры
В небольшой польский населенный пункт, представляющий из себя что-то между городом и деревней, входила колонна всадников. Это были суровые и явно боевые парни, они были одеты в защитную форму, на которой не имелось никаких знаков принадлежности к кому бы то ни было.
Настроение у въезжающих было паршивое. Дело даже не в том, что у некоторых из них имелись кое-как завязанные и кровоточащие повязки. Ну, это чувствуется. Отряд пришел на свою базу отнюдь не с победой. И паненки, первоначально высыпавшие из домов, как-то замялись Не были похожи эти бойцы на тех, кто неделю назад ушел за границу Советской России. Тогда-то они были полны энтузиазма. Дескать, перевешаем комиссаров и прочих большевиков. А там уж недалеко от Польши «от можа до можа». Было понятно, что на той стороне их встретили совсем не хлебом-солью. Уходило в поход пятьсот человек. Вернулись, самое большее, полторы сотни.
Командир подразделения, Булак-Балахович, крепкий мужчина с подвернутыми по-кавалерийски усами, отдал все необходимые распоряжения — и отряд стал растекаться по населенному пункту. Сам же он направился к одному из домов возле площади, на крыльце которого стоял настоящий командир. Виктор Савинков.
Савинков просто кивнул — и они прошли в гостиную. Этот дом принадлежал какому-то местному начальнику, так что некоторые признаки цивилизации тут имелись. Булак-Балахович рухнул на грубый стул — и тут же принял стакан самогонки.
— Ну, и что? — Спросил Савинков после того, как Булак-Балахович зажевал самогонку салом.
— Всё дерьмо. Нас связали боем эти… чоновцы. Ну, с ними бы мы справились. Но потом с тыла стали садить пулеметы. Не меньше двадцати. Что мне было делать? Я сумел вырваться. Вот с теми, кто остался, я вернулся.
Если б перед Савинковым сидел иной человек, то Борис Викторович, может, и усомнился бы в докладе. Откуда возле небольшого белорусского городка двадцать пулемётов? Но Булак-Балахович уж точно трусом не был. Если он так сказал — значит, так оно и было. Этот человек являлся представителем той породы людей, которых война навсегда отравила. Таким людям понравилось воевать. По большому счету, ему было наплевать, за кого сражаться. Ему нравился сам процесс. Но воевал он лихо.
— Черт! Они нас ждали! Где-то у вас в штабе сидят предатели.
— Ладно, иди отдыхай. Сейчас всё одно ничего не придумаем.
Булак-Балахович, громыхая сапогами, ушел, прихватив бутыль самогона.
А Савинков задумался. Всё у него шло не так.
После разгрома повстанцев в Ярославле чекисты взялись за созданную им организацию. Шерстили всерьез. Кто бы мог подумать, что Дзержинский взял на службу работников охранки? А уж они-то работать умели. Так что всё подполье было уничтожено быстро и без проблем. Савинков ринулся на восток, к Колчаку. Но там на него смотрели очень плохо. Как на террориста. На самом-то деле Бориса Викторовича не волновали разные идейные вопросы. Он-то верил в Ницше. Но вот Колчак смотрел на него с откровенным омерзением. Савинков отбыл в Америку, но там было ещё хуже. С Александрой Федоровной говорить было не о чем. Он приехал в Париж. Демократы к нему отнеслись лучше, но Борис Викторович быстро понял, что с ними каши не сваришь. А Савинков очень хотел победить. Его ведь, такого крутого, опустили в дерьмо после разоблачения Азефа. С тех пор эсеровский терроризм как-то сошел на нет. С Корниловым тоже не вышло. А потом… Большевики его подло втоптали в грязь. Он ведь не был сотрудником охранки. А они, мало того, что навсегда подпортили репутацию, так и обрезали источники финансирования. Вот теперь, казалось, снова есть шанс — повоевать против большевиков.
Но и тут получалось не слишком. Расчет был на Пилсудского. Савинков с ним вместе учился — и понимал психоз поляков — «Польша от можа до можа». Но иметь желания и иметь возможности — это разное дело. Немецкая Польша так и оставалось немецкой. В австрийской Польше воевали украинские националисты. Пилсудский рассчитывал, что под его руководством немцы стали создавать отряды для войны с Россией. Но немцы тоже были не дураки. После заключения мира с Россией немцы эти самые отряды разоружили. А их членов отправили в концлагеря. Так что от Пилсудского помощи ждать было нечего. Хотя, кое-какие деньги он подкидывал. На них и содержались отряды Булак-Балаховича.
Теперь Савинков провозглашал идею «третьей революции». Дескать, пора крестьянам подниматься против большевиков. И восстания-то шли. Правда, не в том размахе, каким хотелось бы.
И тут Савинков почуял опасность. Всё-таки он был подпольщиком, и это его чувство никогда не подводило. Савинков выбрался из дома и продвинулся в сторону огородов.
Федор Щусь победно ухмыльнулся.
— Ну, что газетчик, повоюем?
Андрей Недогибченко, корреспондент РОСТА, промолчал. Он был боевым офицером, так что эта операция на него особенного впечатления не производила. Нет, махновцы воюют очень грамотно. Откуда у этих мужиков такое знание военного дела? Со второго курса Киевского университета Андрей попал в армию и дослужился до поручика. А потом вернулся домой — и понял, что никому-то он не нужен. Хорошо, что один приятель по Университету сумел прислониться к новой власти. Вот он Андрея и пристроил в киевское отделение РОСТА. И Андрей выполнял свою работу.
— Пошли! — Заорал Щусь.
Махновская конница ринулась вперед. Вслед за ним загромыхали тачанки. Они развернулись и стали прикрывать бойцов, которые смели охрану и ворвались в городок. Несколько тачанок на полном ходу вылетели на площадь возле костела и тоже приготовились к бою. Правильно, отметил Недогибченко. Если бы эти в костеле укрылись — хрен бы их оттуда достанешь. От! Из переулка выскочил какой-то тип с винтовкой. Андрей только и успел достать Маузер и влепить этому поляку. Или не поляку?
Между тем бой затихал. Махновцы зачищали дома.
Вот ведь дела. И что теперь писать? Что мы воевали на чужой территории? А впрочем, ребята с кем шел, с кем подгоняли тачанки и расстреливали эту мразь — ведь повстанцы-анархисты. Они государственных границ не признают. Что теперь надо? Найти телеграф и сообщить об удачной атаке возмущенного украинского народа. Хотя, если честно, махновцы говорили совсем на ином языке, которого тут не понимали.
Части особого назначения, ЧОН, коммунисты придумали и без меня. Нам оставалось только включить нашу пропагандистскую машину. В чем идея ЧОН? В том, что коммунисты и комсомольцы учатся воевать без отрыва от производства. И если надо — берут винтовочки и вламывают тем, кому Советская власть не нравится. А ведь именно из ЧОН выросли войска НКВД. Которые с фрицами сражались до последнего патрона.
Вот и мы завели шарманку на тему, что если коммунист или комсомолец не умеет держать в руках оружие — так он полное чмо. Маяковский такие плакаты нарисовал — только держись. Я не очень помню, как в той истории, но в этой мужик он был конкретный.
Кстати, меня поразила особенность этих людей. Мы, в общем, жили паршиво. Всякие либерасты в моем времени визжали, что, дескать, вожди обжирались, пока народ голодал. Но я вот таких не видел. Нет, мы не голодали. Но конина, может, татарам и другим братским народам и нравится, но мне довольно быстро надоела.
Но что делать? Жри, что дают.
