жилище.
А Бронислава Вячеславовна, увидев невестку, просто расплакалась, чего раньше не позволяла себе никогда. Саша кинулась утешать старушку, и тоже разревелась. Так и рыдали они, обнявшись, две женщины: молодая вдова, и мать, потерявшая последнего сына.
Саша поняла, что не сможет уйти, оставить убитую горем женщину одну. Она принялась наводить порядок в доме, все мыть, чистить, раскладывать по местам. Устала страшно, — еще не совсем оправилась после болезни, — зато квартира была приведена в божеский вид.
Прошло больше месяца после выписки, а Саша все еще находилась на больничном. Врач в поликлинике каждый раз продляла ей бюллетень. Саша и рада была. Ей совсем не хотелось показываться на людях, слушать болтовню и пересуды дамочек из их геолпартии, где теперь и начальник новый. Она вообще подумывала подыскать другое место. Может, вообще, не связанную с геологией работу найти.
Свекровь сделалась беспомощной, как трехлетний ребенок. Только что на ручки не просилась. Зато постоянно упрашивала:
— Почитай мне, Саша.
Невестка, если не было срочных дел, брала со стеллажа томик стихов, садилась на диван рядом со свекровью, и начинала читать. Пастернака, Бальмонта, Гумилева.
«Мело, мело по всей земле Во все пределы. Свеча горела на столе…»
Грустная музыка стихов завораживала. Уходила ноющая душевная боль, сменяясь тихой светлой печалью.
Какие-то глубинные струны в душе молодой женщины трогали, будто бы про нее написанные строки:
«Я буду ждать тебя мучительно, Я буду ждать тебя года…»
И эти:
«Не смею вернуться в свой дом И все говорю о пришедшем…»
Бронислава Вячеславовна слушала, прикрыв веки, и казалось, начинала дремать. Но стоило невестке замолчать, свекровь тут же открывала глаза.
— Саша, читай.
Год заканчивался. Слава богу, подходил к концу. Плохой год, несчастливый. Хотелось верить, что все беды останутся в нем, а с началом нового витка планеты вокруг солнца придет Удача.
Новый год ждали, на него надеялись, верили: будет лучше. Наивные люди.
За неделю до Нового года произошло событие, нарушившее размеренное существование двух женщин, Ярошевской-старшей и ее молодой невестки. Из Саратова, нежданно-негаданно, приехала младшая сестра Брониславы Вячеславовны, Софья.
Тетя Соня оказалась чрезвычайно деятельной особой. Не отдохнув даже с дороги, она принялась осматривать квартиру, заглядывать во все щели. Потом заявила, что останется здесь, дабы ухаживать за сестрой, давая Александре понять: отныне и навсегда хозяйкой квартиры (вместе с имуществом) становиться она, Софья Вячеславовна. При этом прозрачно намекнула, дескать, присутствие в доме посторонних (имелась в виду, разумеется, Саша) более не желательно.
Возражать Саша не стала. Тем паче, свекровь безропотно подчинилась новоявленной опекунше. Война с бездетной незамужней теткой, вознамерившейся завладеть жилищем сестры и ее скарбом, заранее была обречена на поражение. У Саши и мысли не возникло пытаться оспаривать притязания захватчицы. Собралась, и на следующий день переехала к родителям.
Год закончился, начался новый, явившийся прелюдией к тому, что потом назовут «лихими девяностыми», или просто лихолетьем.
Глава 10. И это только начало
Геологическая карьера Максима Шведова закончилась так же неожиданно, как и началась.
Математический бум, подобно любому ажиотажу, оказался весьма скоротечным явлением. Всеобщее забалдение и поклонение математике свелось к знакомой формуле: много шуму их ничего. А к результатам поголовной математизации оказалась применима другая известная поговорка: гора родила мышь.
После прилива всегда случается отлив. Начальство стало косо поглядывать на математиков: дескать, слишком вольготно им живется, и даром едят хлеб, да еще с маслом. Особенно те, что кормятся от щедрот геологических служб.
В геологоуправлении поменялось начальство. «Новая метла», как оказалось, «нахлебников» не жаловала. Для геолого-математической партии наступили черные времена. Цая не стало, и заступиться за партию перед высоким начальством было некому. И, как следствие, «геолого-математиков» поприжали — урезали ассигнования; им, чтобы выжить, пришлось пойти на сокращение штатов.
Шведов с Трофимовым из перспективных сотрудников в одночасье сделались «персонами нон грата». Приятелям дали месяц (начиная с 1 января) на подыскание новой работы.
Такой вот подарок к Новому году получили Макс и Леха.
— Позвольте вам выйти вон, сударь! — спародировал начальство Леха, комментируя полученную отставку.
— Позвольте вам не позволить, — кисло отшутился Макс.
Юмор — лекарство от неприятностей, своеобразное обезболивающее, которое не лечит болезнь, а лишь снимает симптомы. На самом деле, получить коленом под зад в самом начале карьеры — такого и врагу не пожелаешь. Тут не до смеха. А с другой стороны… Что теперь — рвать на себе волосы? Посыпать пеплом голову?
— Пойдем ко мне, — предложил Леха. — Вина выпьем, споем.
— Давай, — согласился Макс, — взглянем на этот поганый мир сквозь вино.
До конца рабочего дня было еще два часа, но на них, рассудили отставленники, этот регламент больше не распространяется. Приятели вышли под серое декабрьское небо и смешались с озабоченным предпраздничными хлопотами людом.
Найти что-нибудь особенное к новогоднему столу сделалось практически невыполнимой задачей. Пустые полки магазинов уже не просто угнетали — пугали. Что-то будет дальше.
«Если бы мы знали, что исчезнет завтра, то оно исчезло бы уже сегодня», — невесело шутили люди, уставшие от полной безнадеги.
Приятели и не подумали соваться в магазин. Зачем? Там, если даже что-то и «выкинут» к празднику, толпа соберется такая, что… В общем, ну его к лешему. А за спиртным и того пуще — картина «Штурм Зимнего». В газетах писали: где-то старичка насмерть задавили в толпе, штурмующей «спецуху». Народ, как умел, решал для себя проблему с выпивкой. В аптеках исчезли лекарственные настойки. В парфюмерных магазинах, говорили, появились объявления: «Одеколон отпускается с 11–00». Те же, кто неприемлил лекарств и парфюмерии, припомнили базовые крестьянские принципы: не выбрасывать того, что может пригодиться, и не покупать того, что можно сделать самому. Народные рецепты вспомнили, и придумали новые, вроде браги «Хайль, Гитлер» (она же «Привет Горбачеву»), приготовляемой в стеклянных банках с надетыми на них резиновыми перчатками.
Дома у Лехи Трофимова, стараниями его жены Валентины, никогда не пустовал «винный погребок», где хранились напитки марки «сделай сам». Валентина не даром работала в химической лаборатории: профессиональные навыки очень пригодились ей при выработке чистейшего, как слеза младенца, ароматного самогона двойной перегонки.
Семья Трофимовых занимала квартирку в доме барачного типа. Не бог весь что, — две комнатушки, «удобства» во дворе, — а все-таки свой угол. Леха немало гордился наличием собственного жилья. Все его приятели с родителями жили, а он — отдельно.
Мужа с гостем Валентина встретила радушно, и даже не очень расстроилась, узнав о Лехином сокращении. Во всяком случае, виду не подала.
— Ничего. Еще лучше найдешь.
