иначе как ждет давно и вот эта банка крепкого «Амстердама» не первая.
— Так вот, возьми ты на себя труд подумать, то дотумкал бы, что если я в своем времени могу свиснуть из вашего достижения науки и техники, то посмотреть свою жизнь — не вопрос…
Речь Егорыча, пересыпанная жаргонными словечками, резко контрастировала с его театральным обликом. Сева недоумевал: что нашло на шефа?
— … все, что с нами случиться, я знал наперед. В общих чертах, правда, но знал.
Если бы тут была комната — с креслом, диваном или табуреткой — Сева обязательно присел бы. Не просто, ох не просто осознать себя болваном, который идет туда, куда ведут.
— Конечно, — сжалился Михаил, — всё знать невозможно, голова не вместит.
Он открыто и жизнерадостно улыбнулся во весь рот, и тут же отпил из банки.
А Сева помрачнел.
— Ты, верно, считаешь меня гадом, сволочью, из-за которого погибли геологи, а затем и Лабазнюк?
— Я не судья вам. — Всеволод опять перешел на «вы». — И прощать мне вас не за что. Наоборот.
Егорыч тряхнул банкой, очевидно проверяя много ли в ней еще пива, сделал добрый глоток. Тут уж и Сева спохватился: открыл, чуть пригубил. Пиво, как и обещала надпись, было крепким как вино. А вот вкус оставлял желать лучшего.
— Но послушай, Михаил, ты что, точно знал, что произойдет? Что мы окажемся в Средней Азии. Встретим Лабазнюка, что он погибнет, спасая нас, что мертвяк нас не догонит… Ты это всё знал?!
Егорыч с каким-то остервенением прильнул к баночной скважине, пил, не отрываясь, долго, словно из ведра. Отер губы тыльной стороной ладони…
— А кто же не знает, что родители умрут раньше, чем дети? Но, много ли пользы от такого знания? Наше будущее, как дельта реки. Какой рукав выберем, тот и станет судоходным руслом; но река, хотим мы, или нет, неизбежно впадает в море.
— Я читал про теорию бифуркации, — буркнул Всеволод.
— Тогда тем более, должен меня понять. А простишь ли, решай сам.
— Прощаю, конечно. Ты всё знаешь лучше, и делаешь всё правильно. Я привык. Но хоть сейчас можешь сказать, кто за всем этим стоит? Что ему нужно? И какая у меня судьба дальше?
— Ну вот… Говорили про рукава реки, говорили… А ты о своей судьбе. Это, милый мой, от тебя зависит. Теперь, касаемо «что ему нужно». Про того, кто за нами мертвяка послал, я уже тебе давно ответил: нужна моя дорога. Мой путь, по которому я могу попасть в будущее. Дело в чем? Отправившись в года последующие, я становлюсь… маяком, что ли. Другой «рукав» выбрать теперь физически невозможно. Понятно?
— Приблизительно…
— И ладно. Так вот, технику физического перемещения знаю только я один! Во всём мире — я один!
Егорыч пива принял всё же изрядно. Говорил громко, жестикулировал свободной рукой. Пассажиры, снующие по своим вокзальным делам, то и дело оглядывались на них. Всеволод позволил себе не согласиться с шефом:
— И я теперь знаю.
— Да, неужто?! Ты, Сева, видел, как я «достал ключ и открыл дверь». Это да. А ключ у тебя есть?
— Ты прав, как всегда… Послушай, а тот… зомби, что прошел за нами, он-то как смог?
— «Дверь» не успела закрыться. Да, ты не бойся, в ближайшую тысячу лет мой путь не одолеть никому. Я поставил блок. Думаешь, дорогу в грядущее я сам отыскал, методом научного тыка или проб и ошибок? Всё проще! Точно таким же образом, как и с электричеством. Посмотрел, как это делается в будущем, и поставил защиту, чтобы другие раньше времени не увидели. Ах, какое элегантное решение, Сева! Ты мне поверь. Правда, точность еще оставляет желать, как говорится. На самом деле, мы могли бы выскочить в Соловейске…
— Да, ты что!?
— Могли. Но, только чуть позже нужного времени, чтобы с самими собой не встретиться.
— Почему «позже»? Ведь тогда бы мы, то есть, наши двойники там находились, и мы бы обязательно с ними столкнулись.
— Нет, в тот момент мы были бы в прошлом… Ладно, не ломай себе мозги хронопарадоксами. Главное: не встретились и, слава Богу!
— А если б столкнулись?
Егорыч помрачнел.
— Лучше тебе не знать этого.
Водопад мыслей в голове Севы совсем сбил его с толку.
— Что же теперь?
— Что? Жить. Любить, работать. Если нужно — биться. В покое тебя не оставят… Ты, главное, не трусь. Сейчас телепортирую тебя в Соловейск, прямиком в твою комнату в общежитии. А у меня свои дела… Как только ты появишься, то мои друзья, да и враги, захотят посмотреть прошлое твое, и пройти по моей дороге… Так что, есть чем заняться. Пока — прощай!
Егорыч допил пиво, скомкал банку, швырнул в урну. Повернулся и зашагал прочь. Всеволод недоуменно смотрел ему вслед.
— Егорыч, подожди!
Солнцев обернулся:
— Чего тебе? — Остановился, ожидвя, пока Сева догонит.
— Еще один вопрос, последний… Миш, ты говоришь: один знаешь «дорогу». А, ведь, мы с Ирмой были в прошлом… В Арконе. И благополучно вернулись. А еще Инхандек с Шуххардтом рассказывали про экспериментаторов, «нырявших» в прошлое, и возвращавшихся от туда. Как же так…
Егорыч хитро улыбнулся, и подмигнул Севе.
— Знаешь, есть анекдот… бородатый, правда, зато к месту. Приходит к врачу дедок, и жалуется на половую слабость. Врач ему: ну что вы хотите, в вашем-то возрасте! Дед возражает: а Петрович, он на семь лет старше, рассказывает, что еще — о-го-го! Врач: так и вы рассказывайте, кто вам мешает? Ха-ха-ха! Что касается дорог… Они ведь разные, дороги эти. Одно дело — от Москвы до Тулы, другое — с Земли на космическую орбиту. А расстояние, в сущности, одно и то же — две сотни верст…
— Так как же мы с Ирмой, все-таки?
— «Никому нельзя верить. Даже самому себе. Мне можно», — процитировал Юлиана Семенова Егорыч.
Сказал как отрезал. Продолжил путь.
Отойдя шагов на двадцать, остановился: к нему подошли милиционеры, и, наверное, попросили предъявить документы. Егорыч что-то достал из кармана, отдал патрулю. Затем, не оборачиваясь к Юрину, как-то по-особенному махнул в его сторону рукой.
И Сева исчез.
XIV. Судьбы людские
Однажды, еще студентом, Сева ехал в необычайно жаркий июньский день в битком набитом трамвае, и от духоты с ним случился обморок.
Сначала «выключился» звук — уши наполнились тонким противным звоном. Потом стало темно. Миг — и Сева отключился полностью; устоял лишь благодаря толчее. Стоило ногам подогнуться, как он тут же пришел в себя. Постепенно восстановились и зрение, и слух, остались только ужасающая слабость. Стоящая рядом женщина проявила чисто петербургское участие:
