– Сегодня в двенадцать я зашел в кабак Лялька, что на Беговой. Там ночью чего-то отмечали и зала не убрана. Я пятьдесят граммов выпил, хотел уходить, Верка, есть там сучка хорошенькая, мне и говорит… – Мишка подул на свечу, сунул в руку Гурова отвертку.
Сыщик улыбнулся, вспомнил невысокого худощавого пацана, который с двумя приятелями собрался ограбить полковника в Калашном переулке. Гуров тогда пацанов разогнал, а Мишку захватил, после чего и начались их отношения. Сейчас парень вытянулся, не сутулился бы, так стал бы выше Гурова, в плечах раздался. И вон какой агент серьезный, внимательно со свечой колупается.
– Так что сказала Вера? – напомнил Гуров.
– Что дружбан мой, Леха, под столом лежит и вытащить его оттуда у женщин сил никаких нет. Я полез под стол, Верка ушла. Лешка натурально спит, слюни пускает, а из кармана пиджака у него пачка долларов торчит. Сотенные. Лешка парень мелкий, ему таких денег взять негде. Я думаю, выронит по пьянке, баксы чужие, век не рассчитается. Я пачку из кармана у него вытащил, сунул себе, начал будить. Вижу из-под стола, двое мужиков подошли, сели. Один – Лялек, я его по голосу сразу узнал, второй – незнакомый. Лялек говорит:
«Ты парень для меня подходящий, сразу понял».
«Мне чужая головная боль не нужна. Лялек, давай разойдемся по-мирному, нужен буду – помогу», – отвечает чужой. Голос уверенный, наглый.
«Чего так?» – спрашивает Лялек. Чувствую, он заводиться начинает. «Я не каждого зову».
«Ты не девица, не психуй. Я в Москве прочно осяду, приду, потолкуем. А кодла у тебя больно большая, я в таких делах понимаю. Думаете, ментов всех купили? Я вот знаю, тобой полковник главка интересуется. А от его интересов до тюрьмы, считай, один шаг».
«Какой полковник?» Чувствую, Лялек чужака схватил за руку там, может, за отворот пиджака. Да нет, он вроде в кожанке был. «Откуда знаешь?»
«Ты пей меньше, у тебя с вечера человек двадцать было, половина ушла, человек пятнадцать новых явилось. И сколько, ты полагаешь, среди них стукачей было? А ты меня пытаешь, что да отчего? Несерьезный ты человек, Лялек, один фасон».
Мишка замолчал, ввернул свечу на место.
– Этот незнакомый мне человек сильно бывалый. И точно не из наших, потому как Лялька не знает, тот же психованный, с ним так разговаривать нельзя, ни за что шмальнуть может. Не его ли вы ищете, Лев Иванович?
– Ты в лицо его не видел? – спросил Гуров.
– Я чуть со страха концы не отдал, – признался Мишка. – Я Лешку обнял, прижался, словно мы, два бухарика, тут уже сутки отдыхаем. Могу сказать, не молодой он, штаны серые, утюженые, туфли коричневые, кажись, дорогие, да, видать, вообще мужик ухоженный, по разговору не блатной, скорее на вас или другую службу мажет.
– Так наш себя и выдаст, – пробормотал Гуров. – Что дальше?
– Они поднялись, кажись, выпили и вместе вышли. Я Лешку из-под стола выволок, графин воды на него вылил. Он очухался, я его домой отвез. Баксы, конечно, вернул.
– Откуда у него такие деньги?
Мишка глянул недоброжелательно, ответил:
– Наши дела, вам не в цвет.
– Ладно, Михаил, я лишнего знать не хочу. Ты мне скажи, если ты того мужчину увидишь, голос услышишь, узнаешь?
– На все сто!
– Молодец. Узнай о нем что возможно и мне позвони. Деньги нужны?
– Они всем нужны, только от вас не возьму. Я в пионеры вступил, теперь идейный. – Мишка захлопнул капот, сел за руль и укатил.
Описываемый Михаилом человек походил на Георгия Тулина, но, насколько Гурову было известно, у Тулина не было коричневых ботинок, да и не стал бы он – человек опытный – разговаривать с Ляльком так резко.
Гуров выехал на Ленинградский проспект и направился в министерство. Несмотря на то, что полученная информация заслуживала серьезного внимания, думать о ней не хотелось, настроение было препаршивое. И вообще ничего не хотелось делать. Ощущение своей беспомощности, абсолютной ненужности превращало Гурова в человека нелепого, даже смешного. Можно повторять бесконечно, что жизнь человека бесценна, он, офицер милиции, пытается спасти невинного осужденного. Цель, достойная настоящего мужчины, и нечего распускать слюни, необходимо работать. Следует защищать людей от беззакония… «И надо делать хорошо и не надо плохо». Вся работа – лишь мышиная возня. Министры публично обвиняют друг друга в миллионных взятках. Высшие государственные чиновники утонули в коррупции. Здоровый или больной Президент издает указы, которые никто не собирается выполнять. А каждый последующий указ противоречит предыдущему. Какой-то полковник, собрав вокруг себя таких же одержимых дружков, пытается навести порядок, когда министр все силы употребляет на то, чтобы утопить в унитазе другого высокопоставленного чиновника, и они оба плевать хотели на человеческие жизни, которые оборвались, пока они выясняли отношения, починяли ножки своих кресел. Зачем Президенту все это надо? Раз человек стал Президентом, то должен понимать, что во время междувластия, когда дворцовые псы рвут друг друга, в стране не может восстановиться даже элементарный порядок. Значит, должен назначить временного преемника. А Президент боится на секунду вожжи выпустить – назад не отдадут.
Мысли метались, сбивали друг друга. Гуров стер ладонью пот, пытаясь унять волнение. Может, обратиться к врачу, пить какую-нибудь успокоительную гадость? Делай свое дело и не превращайся в депутата Думы, который полагает, что знает буквально все. К Ельцину на чашку чаю тебя не пригласят, делай, что можешь, не рассуждай о высоких материях. Плотник должен ловко забивать гвозди, а «Мыслителя» создал Роден. У каждого свой путь, человек обязан пройти его достойно. У нас излишек мыслителей и не хватает сантехников, оттого мы и тонем в говне.
Он вспомнил жесткое молодое лицо Тимура, изборожденное глубокими, словно вырезанными острым ножом, морщинами лицо деда Яндиева и неожиданно ощутил покой. Я обязан это сделать, а министры пусть перегрызут друг другу глотки, меня не касается.
Вердин вел машину, финансист Шишков сидел на заднем сиденье, говорил спокойно, с паузами:
– Вас, Виктор Олегович, никто не обвиняет. Я не хочу повторять навязшую в зубах фразу, что вы недопонимаете серьезность положения. Тем более что в конкретном случае разговор идет не о положении, а об огромных деньгах. Если мы удачно проведем операцию, то не только вы, но даже я смогу забыть о деньгах на всю оставшуюся жизнь.
– Вы, Юрий Леонидович, не сможете, – ответил подполковник. – Ваше заболевание неизлечимо.
Шишков тихо рассмеялся и сказал:
– Возможно… Возможно. В принципе мне деньги давно не нужны. Не будем отвлекаться. Я понимаю, болезнь Президента смешала ваши карты. Я хочу знать лишь одно: можем мы рассчитывать, что в Грозном вновь начнут стрелять?
– Не знаю. Я сейчас уже ничего не знаю. Возможно, я и рассчитал неправильно и люди, которые меня заверяли в успехе, просто врали. Такое тоже не исключено. Ждать выздоровления Президента мы не можем?
– Исключено. У нас есть максимум две-три недели, – ответил Шишков.
– Хорошо. Я предприниму одну акцию. Если она не пройдет, устраняюсь. Я заинтересован в секретности больше, чем вы. Не берите в голову глупости: убийство и несчастные случаи – не ваше поле деятельности.
– Как вы могли подумать? – возмутился Шишков.
– Обыкновенно. Дилетанты все еще считают, что не боги горшки обжигают. Я уже распорядился, в случае моей внезапной смерти вас убьют.
– Но вы живой человек и не застрахованы от случайности. Кроме того, у вас могут быть враги, о которых вы даже не знаете.
– Я вас предупредил, – сухо ответил Вердин.
Начальник тюрьмы полковник Огарков возвращался домой раньше обычного, когда в машине мягко заурчал телефон. Огарков снял трубку и услышал мягкий бас Сони:
– Игорь Семенович, где вы сейчас будете?
– Когда приеду или где нахожусь? – удивился полковник.
– Где вы сейчас? – Великан явно волновался.
– Остановись, – сказал Огарков водителю. – Соня, ты не кисейная барышня, потому не волнуйся. Не торопись, объясни спокойно, что случилось? Я еще на шоссе, на проселок пока не свернул.
– Слава богу!
– Не волнуйся, говори спокойно.
– Хотели отравить Волка. В березняке прячется человек, может, двое.
– Так выпусти Волка, он выяснит… Стоп! А если там пьяные или девчонка с парнем? А он их на стельки порвет?
– Ну? – произнес Соня и что-то забормотал.
– Слушай внимательно. Возьми ружье, малый калибр. Волка возьми на цепь, обмотай руку, смотри, чтобы не сорвался. Понял? Стреляй только в ответ и лишь по ногам.
– Поглядим, гражданин начальник, – ответил Соня и положил трубку.
Через несколько минут «Волга» Огаркова остановилась у калитки, здесь его ждал Соня, в темноте он казался еще громаднее, Волк положил хозяину лапы на плечи, прижался лохматой головой к лысой макушке.
– Вижу, враг отбит и обращен в бегство, – сказал полковник серьезно, знал, что Соня шутить не умеет, зря звонить не будет, да и Волк хоть и не рычал, но скалился грозно.
Прошли в дом, Волка оставили во дворе, полковник кивнул, что означало: рассказывай. Соня взглянул на висевшие на стене ходики, пожевал нижнюю губу.
– Примерно в пять Волк залаял на чужого, я вышел, кто-то бежал по лесу. На земле, метрах в пяти от калитки, лежал кусок мяса. Волк вздыбился, к мясу не подходил, когда я хотел мясо поднять, пес зарычал. Я его посадил на цепь, «подарок» положил в целлофан. Стали ждать, я решил сделать ловушку, Волка завел в дом, приказал молчать – и к окну. Темно. Шаги. Волк рычит. Тогда я вам позвонил.
– Вы настоящие друзья и оба умные мужики. – Огарков заглянул в записную книжку, снял телефонную трубку и набрал номер Гурова.
– Здравствуйте, Лев Иванович, хорошо, что застал, – сказал Огарков, услышав голос сыщика. – Хотел посоветоваться, – и начал быстро рассказывать, но Гуров перебил:
– Извините, Игорь Семенович, что перебиваю, разговор не телефонный, я сейчас приеду.
