— Этот молодой наш, что ли? — тихо сказала брюнетка на ухо подруге, и возмущенный Раздолбай, забыв, что должен не понимать по-русски, выпалил:
— No, I am from Hun…[21]
Мартин ткнул его кулаком в бок и уточнил у блондинки:
— What did she say?[22]
— Is your friend Russian?[23]
— No, Hungarian. We picked him yesterday in «Zilupes» bar. He was drunk like a fish, lost his group.[24]
— I was not drunk enough to love a fish! Little-little…[25] — засмеялся Раздолбай. — Ин болдок модер вадек.
— Мадьяры, мадьяры, вы — братья мои, я с вами — ваш русский брат, — продекламировала блондинка и положила руку Раздолбаю на колено. — This is a poem of my father’s friend. Means that Hungarians and Russian are brothers. My father was a student when he read this in public. He got four years in prison for that, and his friend too.[26]
— Did they break a copywrite or something?[27] — удивился Раздолбай, которого от прикосновения легкой теплой руки блондинки затрясло как от электрического провода.
— I guess, she is talking about nineteen fifty six. You don’t know your own history. Soviet tanks in Budapest, don’t you remember?[28] — пояснил Валера.
— Oh, I was born much later![29] — спохватился Раздолбай, так и не поняв, почему кого-то посадили за стихи о народном братстве и при чем тут советские танки. Рука блондинки ввела его в состояние блаженного оцепенения, и это было единственное, что его волновало.
— Спроси, эти немцы «дедероны» или «бээрдоны»? — снова шепнула брюнетка блондинке на ухо.
— Are you from West Germany or East?[30]
— Oh, West of cause! Hamburg, — с достоинством ответил Мартин. — We are selling here automatisches Melksystem… Hm, a system for milking cows.[31]
— Great! — восхитилась блондинка и решила, что пришло время представиться. — My name is Albina.
— I am Stella, — назвалась брюнетка.
Мартин усмехнулся.
— Girls, I come here very often and know the reality. Tell me your real names, because I don’t like this doggy nicknames like Stella, Izolda, Michelle… Don’t fuck my mind, I bet you are Natasha or Lena.[32]
— You know! — расхохоталась блондинка. — My real name is Olya.[33]
— My name is Geula, — нехотя призналась брюнетка. — Sorry, we have strange names in Latvia. Fuck…[34] как сказать, пусть меня лучше Стеллой зовут?
— She prefers to be called Stella? — перевела Оля-Альбина.
— ОК, I see, — покивал Мартин и без предисловий выдал фразу, которую, похоже, заготовил давно: — Well, Olya and Stella-Geula, we are the best German fuckers, come to our room, money no problem.[35]
Раздолбай чуть не зажмурился. Ему так хорошо было за столом — пьянеть от шампанского и свежего запаха волос блондинки, которая по-прежнему держала у него на бедре свою электрическую лапку, и вдруг Мартин словно врезал им всем доской по морде. Сейчас девушки встанут, поджав губы, и уйдут, даже не оборачиваясь. Но девушки засмеялись.
— Нормальный подкат, сразу к делу! Hundred dollars a night is OK for you?[36]
— Absolutely! And I am ordering half dozen of Asti Mondoro in the room.[37]
«Своя жизнь» вспенилась и понесла Раздолбая горной рекой. В номере он вдохновенно шутил, рассказывал на английском «венгерские» анекдоты и, видя, как охотно смеются девушки и как сверкают от шампанского их глаза, воодушевлялся еще больше.
— You didn’t say what is your name?[38] — сказала Оля, присаживаясь рядом с ним на подлокотник кресла и дотрагиваясь до его плеча.
— Кржемилек! — ляпнул он, не зная ни одного венгерского имени.
Мартин метнул в его сторону безумный взгляд, но девушки не нашли в названном имени ничего странного.
— I will call you Milek, OK? — сказала Оля, обворожительно улыбаясь. — Milek, there are three boys here and only two girls. Do you want us to call a third girl here?[39]
На Раздолбая накатила волна парализующего страха. Представляя «интердевочек» падшими вульгарными созданиями, он заранее отвел себе в этом приключении роль стороннего наблюдателя и теперь глядел на симпатичную девушку, манившую своей доступностью, вспоминал волнительное прикосновение ее руки и понимал, что очень хочет быть не наблюдателем, а участником. Хочет, но боится до одури. Подобное чувство он испытывал, когда оказывался в бассейне, и желание научиться плавать сталкивалось со страхом прилюдно раздеться и показать свое неумение. Только водная гладь не влекла его так сильно, как глубокий вырез Олиного платья, а не уметь до девятнадцати лет плавать было не так стыдно, как оставаться девственником.
— I don’t know… I am in love… A have a girl in Hungary…[40] — забормотал Раздолбай, удивляясь, что совсем не чувствует никакой любви. Страх и желание разрывали его, и, чтобы вырваться из этой ловушки, он бросился к радиоле:
— Let’s dance![41]
Заводная песня «Арабески» о полуночном танцоре подхватила всех, и даже противник танцев Мартин стал неуклюже топтаться в центре комнаты, подпевая и расплескивая из бокала шампанское. Валера и Раздолбай скакали как бабуины, а Оля, войдя в раж, улеглась спиной на закрытую радиолу и, согнув ногу в колене, стала играть на ней, как на электрогитаре. Ее длинное платье задралось и обнажило обтянутое чулком бедро до того места, где за широкой черной резинкой белела кожа. Раздолбай впился глазами в это зрелище, и восторженные мысли: «Своя жизнь! Песец, как круто!» взрывались у него в голове фейерверком до самого конца песни. Мартин снова наполнил бокалы шампанским, смахнул один из них на пол и, подобрав отколовшуюся ножку, зашелся гомерическим хохотом:
— Len… Len… Leningrad glass factory! Look, now we are pouring Western champagne in Soviet glasses![42] — веселился он.
Валера и Раздолбай тоже захохотали, словно это была неистово смешная шутка, Оля с Геулой посмеялись за компанию, и все опять начали танцевать. Третья песня оказалась медленной, и девушки слились в парном танце. Раздолбай вспомнил, что на школьных дискотеках танцующих друг с другом девушек полагалось «разбить», и хотел уже пригласить
Олю на танец, как вдруг Геула развернула ее спиной к себе и в одно движение расстегнула молнию на ее платье. Платье распалось на две половинки, оголяя плечи, и через мгновение упало на пол. Оля невозмутимо переступила через него, сделав два шага на своих высоких шпильках, и продолжила танцевать, оставшись в черных чулках, лифчике и каком-то поясе. Ошеломленный Раздолбай словно влетел лицом в стеклянную перегородку.
— I told you it would be like «Night dreams of Dallas», — засмеялся Мартин, хлопая его по плечу. — Intourist girls in Riga are the best! [43]
Мартин подошел к Оле, взял ее за руку и беззастенчиво оторвал от Геулы.
— Let’s go.
— Where?
— To the sleeping room, where else?[44]
Оля со смехом высвободилась из его объятий и подошла к столу, чтобы допить свой бокал шампанского. Раздолбай замечал, что раздетые люди кажутся иногда ниже своего роста, но
Оля, оставшись без платья, стала как будто выше. Допив шампанское, она подступила к Раздолбаю и игриво спросила:
— Are you sure you don’t need a company?[45]
— No, I am OK, — ответил он, изо всех сил заставляя себя смотреть ей в глаза.
— Are you absolutely sure? — еще раз спросила она и, вытянув указательный палец, три раза обвела острым кончиком длиннющего ногтя вокруг его сердца, словно хотела его вырезать. Сердце всколыхнулось и забилось таким мощным насосом, что в два удара согнало в низ живота всю кровь.
— I am… absolute… OK, — пролепетал Раздолбай, еле держась на ногах. Для головы крови теперь не хватало, и он почти терял сознание.
— As you wish.[46]
Оля взяла Мартина за руку и увлекла за собой в спальню. Валера тем временем сноровисто разложил диван и стал перегораживать гостиную ширмой- гармошкой. Последнее, что увидел Раздолбай, прежде чем раздвинутая шторка отсекла его, оставляя одного на половине комнаты, была Геула, снимающая через голову платье.
Раздолбай сел за опустевший стол и вылил в свой советский бокал остатки западного шампанского. Он чувствовал себя счастливым и несчастным одновременно. Счастливым, потому что последние два часа были самым вкусным куском в его жизни, и несчастным, потому что смелости у него хватило только на то, чтобы облизать этот кусок по краям. И теперь он черной завистью завидовал Валере и Мартину, которые наедались этой лакомой жизнью досыта, и судя по доносившимся из-за тонкой перегородки звукам, наедались жадно. Сколько угодно он мог убеждать себя, что любовь к Диане ценнее, чем сомнительная «company» из гостиничного бара, но обмануть подлинные желания не получалось — больше всего ему сейчас хотелось «компании», а если точнее, компании Оли, которую увел Мартин. Почему-то ему казалось, что он ей понравился, и думать об этом было приятнее, чем о цветах для Дианы. Что цветы? Нервотрепка, безнадежный жест, чтобы хоть как-то выразить свои чувства. Любовь ли это? Что в этой любви было приятного? Восхищение красотой, неутоленная жажда внимания, взгляды, полунамеки… Диана ни разу не прикоснулась к нему, ее глаза не горели, когда он шутил или что-то рассказывал. По степени удовольствия сегодняшний вечер в разы превосходил две недели его романтических воздыханий, а если бы он не боялся оказаться на месте Мартина… Раздолбай вспомнил прикосновение острого ногтя к своей груди, и его спина стала сама собой выгибаться, как подсушенный жарой ломтик сыра. Он ненавидел свою неопытность и корил себя, что не может преодолеть барьер, отделяющий его от самого желанного наслаждения. Если бы это был барьер брезгливости, как он ожидал вначале, или каких-нибудь принципов, он бы не злился, но он знал, что его удерживает только страх. Он мечтал преодолеть его и когда-нибудь так же смело, как Мартин, взять за руку полураздетую девушку и скомандовать: «Пошли в спальню».
Допив шампанское, Раздолбай послонялся по своей половине комнаты, выключил свет и лег на предоставленный ему короткий диванчик. Заснуть он не мог. Из- за тонкой перегородки доносились стоны и оханья, а перед закрытыми глазами мелькали отпечатавшиеся в памяти видения — разгоряченные лица, блестящие девичьи глаза, нога в черном чулке, переступающие через упавшее платье шпильки… Иногда Раздолбай проваливался в дрему, и тогда видения оживали, перенося его в круг танцующих девушек, горящие глаза которых были обращены к нему. Он ждал, когда они разденутся, но раньше этого просыпался от боли в затекшей шее,
