— Бросайте.
Ничего не почувствовав, он разжал кисть и бросил на стол два одинаковых кубика. Они были больше трех первых, но меньше смятого, твердые и идеально ровные. На всех гранях кубиков чернели четыре точки.
— Я шесть загадывал.
— Ну и что?
— На кубиках четыре.
— Разве?
Раздолбай снова посмотрел на стол. Кубики лежали на прежних местах, но на каждой грани было теперь по шесть черных точек.
— Как вы это делаете?! — воскликнул он, восторгаясь мастерством артиста, который возносился в его глазах до уровня настоящего волшебника.
Фокусник невозмутимо пожал плечами. За стол вернулся Мартин.
— Продавил условия сделки. Если перезвонят, считай, что я — дикий король, — довольно поделился он.
— Посмотри, что человек делает! — восхищенно призвал Раздолбай.
Разговоры Мартина про бизнес казались ему детским лепетом по сравнению с чудесами, которые на глазах творил немолодой усталый мужчина в потрепанном фраке.
— Фокусник? — уточнил Мартин. — Знаете, нам сейчас принесут еду, и мне придется попросить вас уйти. Я жду важных звонков и хочу съесть до этого хотя бы половину своего карпа. Свои пять рублей вы получите. Я видел, что вы успели развлечь моего друга.
Артист покивал, покорно поднялся из-за стола и на прощание улыбнулся Раздолбаю озорной улыбкой.
— Время не подскажете? — спросил он Мартина.
Мартин дернул рукав рубашки и растерянно уставился на открывшееся запястье. Вместо IWC на его руке красовались детские пластмассовые часики с белочкой на циферблате.
Раздолбай захохотал на весь ресторан — глупый вид Мартина подарил ему счастье почувствовать себя отомщенным.
— Ваши, наверное, вот эти, — смущенно сказал фокусник, доставая IWC из внутреннего кармана фрака.
— Дома сверю серийный номер с паспортом, если расходится — будете доказывать в суде, что не всучили мне фальшак, — всерьез пригрозил Мартин, снимая часы с белочкой с таким видом, словно они могли навредить карме.
— Ну что вы, если уж подменять, то «Ролекс» или «Филипп Патек», — усмехнулся фокусник и откланялся.
— Дикий король, — недовольно процедил Мартин, укладывая на колени накрахмаленную салфетку. — Прости, если помешал тебе радоваться волшебству, но сейчас начнется сумасшедший дом. Хотя я привык уже не считать деньги, еда в этом ресторане слишком дорогая, чтобы есть ее остывшей, — хочется все-таки наслаждаться.
Наслаждаться у Мартина не получилось. Как только официанты торжественно водрузили на стол два больших блюда с пухлыми рыбинами, бармен снова позвал Орловского к телефону, и от бара Мартин больше не отходил. Кто-то звонил ему, кому-то перезванивал он сам. Иногда он успевал подойти к столу, отщипывал кусочек рыбы и с этим кусочком во рту возвращался к прерванным разговорам. В какой-то момент к большому черному аппарату перекочевали бокал с вином и тарелочка с оливками. Услужливый официант подливал вино
Раздолбаю за столиком, а потом нес бутылку к телефону, чтобы наполнить там бокал Мартина. Слышались загадочные фразы: «купим сорок мегов на свой кэш», «слабая оперативка сойдет ламерам», «это говно апгрейду не подлежит». Когда бутылка вина закончилась, а от карпа Раздолбая остался похожий на расческу скелетик, звонки наконец прекратились.
— Эти легкие деньги так тяжело даются, что, кажется, будто их зарабатываешь, — страдальчески изрек Мартин, присев за стол и поковыряв вилкой тугую тушку остывшей рыбы. — Ужин в просере, зато провернул королевскую сделку. Какие у нас дальнейшие планы?
— Домой, наверное.
— Домой не котируется. Я долго не мог понять, что напоминал мне фрак этого номенклатурного фокусника, и наконец вспомнил. Как твоя Диана? Ты уже подал ей завтрак?
— Нет.
— Тогда, может, в Ригу?
Раздолбай угрюмо хмыкнул.
— Я не прикалываюсь, — серьезно продолжал Мартин. — Сейчас семь часов, такси ждет на улице, и мы успеем на десятичасовой самолет. Ночью достанем фрак, утром ты привезешь ей завтрак, и сразу обратно.
— Я к таким авантюрам не готов, — вздохнул Раздолбай, представив, как это было бы здорово и, жалея, что Мартин всего лишь шутит.
— Если ты из-за денег, то расходы я возьму на себя, и ты ничего не будешь должен.
— Нет, я так не смогу.
— Послушай, я только что сделал несколькими звонками пять тысяч рублей, и мне гораздо приятнее доставить другу радость, чем раздать это бабло на чай всяким дебилам. Считай, что я просто хочу развеяться, и ты даришь мне повод, который я готов оплатить. Ну, так как?
— Поехали! — согласился Раздолбай с вызовом.
Он был уверен, что они никуда не полетят, и предложение Мартина — такая же рисовка, как разговор на весь ресторан о компьютерах. Номенклатурный приятель покажет себя легким на подъем благодетелем, а в машине вспомнит про важные дела, о которых «случайно забыл», и привезет его вместо аэропорта домой. Но домой к Раздолбаю они заехали только за паспортом.
— Мам, я в гости ненадолго! — бросил Раздолбай на бегу, все еще не сомневаясь, что затея Мартина — шутка, и в аэропорту их ожидает подвох, из-за которого все сорвется.
В Шереметьево он подумал, что подвох элементарно прост. «Билетов на сегодняшнее число нет на все рейсы» — гласила безграмотная табличка над окошком кассы, и, судя по ее запыленному виду, сегодняшнее число тянулось не меньше года.
— Ты знал? — усмехнулся Раздолбай.
— Политика «Аэрофлота» заключается в том, чтобы дико обламывать людей, которым номенклатурно вздумается куда-нибудь полететь, — ответил Мартин, уверенно направляясь к кассе. — Билетов на сегодняшнее число никогда не бывает, но есть способ летать «на подсадке», с помощью которого дико обламывается «Аэрофлот». Два билета до Риги на ближайшее число, пожалуйста!
Оказалось, что с купленным на любое число билетом можно подождать, когда закончится регистрация на нужный рейс, и, если в самолете оставались места, был шанс получить одно из них в порядке живой очереди. Называлось это летать «на подсадке».
— Главное, чтобы не было льготных талонов, — объяснял Мартин возле регистрационной стойки. — Диспетчер выдает их по каким-то уважительными причинам, которых никто не знает, и дебилы с талонами дико бесят, когда идут без очереди и занимают у тебя под носом последнее место. В такие моменты я всегда представляю, что самолету суждено разбиться, и дебил с талоном не обломал мой вылет, а дико спас мне жизнь. Наверное, по кайфу не попасть в такой самолет. Будешь потом ощущать себя дико избранным.
Раздолбаю не нравилось то, что говорил Мартин, но он не возражал и только благостно улыбался, наслаждаясь «своей жизнью». Очередь на подсадку состояла всего из трех человек, и вскоре они оказались в салоне Ту-154.
— Мартин, ты дикий король! — восхищенно прокричал
Раздолбай, когда самолет вырулил на взлетную полосу и турбины неудержимо потащили его вперед.
В первом часу ночи они ввалились в гостиницу «Рига», горланя немецкую песню. Фляжка с коньяком, которую Мартин извлек из кармана плаща сразу после взлета, пробудила в Раздолбае феноменальную способность к языкам, и он уверенно подхватывал не только припев «трынк ной айне флашен», но даже некоторые строчки куплета. Швейцар угрожающе двинулся им навстречу. Мартин сходу вложил ему в руку десятку и поинтересовался, где в это время суток можно поиграть в гольф.
Швейцар ответил, что в гольфы играть не получится, потому что галантерейные магазины закрыты, и проводил их к стойке администратора, почтительно забегая то справа, то слева.
— Идем в ресторан — поужинаем и достанем тебе фрак, — распорядился Мартин.
За суточный прокат фрака он предложил метрдотелю двадцать рублей и паспорт Раздолбая в залог. Метрдотель был дородным мужчиной среднего роста, а Раздолбай — худосочным верзилой, и примерка фрака в подсобном помещении ресторана превратилась в клоунаду, над которой Мартин хохотал до пеликаньего клекота. Его веселость настроила метрдотеля на несерьезный лад, но Мартин вовремя спохватился и объяснил, что Раздолбай — потомок древней латышской знати из Европы, завтра на утреннем приеме должен быть представлен именитым родственникам, а багаж с прекрасным фраком от Раскини потеряли косорукие дебилы из «Аэрофлота».
— Я вам сочувствую, — вошел в положение метрдотель, — но, к сожалению, ничем не могу помочь. Если только… У нас по средам играет струнный квартет, и виолончелист похож на вашего приятеля сложением. Я дам вам номер.
Уговаривать виолончелиста расстаться на день с единственным концертным костюмом Мартину пришлось долго. Пока он распинался перед ним по телефону из номера, Раздолбай сбегал к общему телефону на первом этаже и позвонил маме. Реакция на известие: «Мама, я в Риге!», сопровождаемое дурацким смешком, была предсказуемой — пришлось выслушивать нотацию об идиотизме и безответственности. Раздолбай понимал, что сказав «я в гости ненадолго», а потом, позвонив ночью из другого города, он нарушил неписаный кодекс отношений с родителями, но опьянение «своей жизнью» было слишком сильным, чтобы признать неправоту. Маму хотелось осадить и, вспомнив поговорку «любовь оправдывает все», Раздолбай решил, что получит индульгенцию, открыв истинную цель своей поездки.
— А если я влюбился? — вызывающе бросил он в трубку.
Поборов стеснение, он первый раз в жизни намекнул маме, что его сердцем завладела девушка, и рассчитывал на мгновенное прощение. «Ну, если влюбился, тогда понятно. Если влюбился — другое дело», — ожидал он услышать.
— В кого влюбился? Что ты городишь?! — набросилась мама с удвоенной силой. — Ты что, к шлюхе какой-то поперся?!
Раздолбай взвился, словно ему ткнули в ухо спицей.
— Мам, зачем говорить такое?! Ты радоваться должна, что у тебя сын не кобель, как некоторые, а способен на такие чувства, чтобы в другой город летать! — с обидой прокричал он.
