Домой Раздолбай возвращался с таким чувством, словно досматривал остросюжетный фильм. Герой испытывал очередные трудности, но финал, по законам жанра, обязательно должен был оказаться счастливым.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Свой день рождения Раздолбай до половины проспал. Обычно ему хотелось, чтобы этот день сопровождался каким-нибудь ярким событием, которое впечатывалось бы в память словно красочный слайд, и он всегда сокрушался, если вместо слайда получался блеклый оттиск. Двадцатилетие, съеденное до середины сном, стало бы самым блеклым днем рождения из всех, если бы не случилось всего того, что произошло накануне. Потянувшись на своем плюшевом диване, Раздолбай с наслаждением перебрал в памяти слайды недавних впечатлений и подумал, что после такого накала «своей жизни» желать сию минуту ярких событий будет излишеством. Прикинув, что праздновать ему, кроме как с родителями, все равно не с кем, он решил использовать остаток вечера, чтобы побыть хорошим сыном. Мама должна была оценить, что отметить круглую дату он решил с ней, а знать об отсутствии выбора ей было не обязательно.
Покидая квартиру, Раздолбай забеспокоился, что пока он будет у родителей, ему позвонит Диана. Отчего-то он верил, что после его выходки она обязательно позвонит ему сама. Сидеть над телефоном казалось карикатурной глупостью, но если бы он не знал сдержанного характера Дианы, то провел бы остаток дня рождения в обнимку со своим «Чебурашкой».
«Сегодня все-таки не позвонит, — успокоил он себя, запирая дверь. — Скорее всего завтра или послезавтра».
Праздники с родителями перестали быть интересными Раздолбаю с тех пор, как пиво и сигареты показались ему привлекательнее чая и шоколадок. Впрочем, роль хорошего сына хорошо компенсировалась — узнав, что Раздолбай празднует двадцатилетие дома, дядя Володя заехал к знакомому завмагу и купил блок чистых кассет — самый лучший подарок. Растроганный Раздолбай начал отрабатывать роль домашнего мальчика во все старание, но вдруг телефон прозвонил частой междугородней трелью. Мама протянула трубку:
— Тебя.
«Не может быть! Она догадалась, что я у родителей!» — задохнулся от счастья Раздолбай и помчался к аппарату в другой комнате, чтобы уединиться. Но оказалось, что звонил Миша.
— Привет, поздравляю! Извини, я совсем пропал, но здесь столько заниматься приходится, что счет времени потерялся, — послышался в трубке голос друга.
В другое время Раздолбай был бы рад этому голосу, но сейчас он испытывал разочарование — не к Мише он бежал, теряя на поворотах тапочки.
— «Здесь» — это где? — спросил он с нарочитой бодростью, чтобы Миша не услышал досаду.
— Я тебе не говорил? Сколько же мы не общались… Я в Италии уже третий месяц. Папе предложили место преподавателя во Флоренции, а я выиграл конкурс в Индианаполисе, и у меня открылись такие возможности, что теперь даже не знаю, как быть. Первого сентября надо возвращаться в консерваторию на второй курс, а мне менеджер в Европе концерты на год вперед расписал. Теперь хожу, думаю — то ли заканчивать «консу», то ли ехать в мировой тур недоучкой.
— Ну, если что-то начал, лучше, наверное, закончить, — предположил Раздолбай, завистливо подумав, что Миша, чего доброго, выберет мировой тур и недосягаемой ракетой улетит от их формального равенства двух студентов.
— Так-то оно так, но меня могут перевести здесь в скрипичную академию, и для карьеры это даже лучше консерватории. Я бы вообще не сомневался, если бы не один момент. У меня очень теплые отношения с моим консерваторским профессором, и если я от него уйду, он, конечно, очень обидится. Больше, чем обидится. Громко звучит, но для него это будет удар в сердце, я это очень хорошо понимаю.
— Не преувеличиваешь?
— Нет, я просто знаю, как учителя привязываются к любимым ученикам. Он меня вел с четырех лет — я для него не просто ученик, а дело, которое он шестнадцать лет делает и еще четыре года собирается делать, чтобы довести до конца. Это будет предательство. А с другой стороны, такой шанс, как мне выпал, бывает раз в жизни. Эх-х… Никогда таких дилемм не было.
Дилемма. Это слово что-то напомнило Раздолбаю… «Этические дилеммы» Мартина! Тогда это были просто головоломки, которые казались игрой, но вот Миша оказался в самой настоящей «этической дилемме», и Раздолбай мог только порадоваться, что подобное затруднение не выпало на его долю. «Упустить звездный шанс или предать близкого человека, потратившего на тебя шестнадцать лет жизни, — кошмар, а не выбор! — думал он. — Я бы с ума сошел, если бы оказался в таком положении».
«Ты ведь открыл однажды способ всегда выбирать правильно, — проснулся и заговорил внутренний голос. — Надо обращаться ко мне и полагаться на мой совет.
— Что бы ты посоветовал?
— Я не могу советовать для других, но если бы в такую ситуацию попал ты, я сказал бы тебе — не предавать.
— И упустить шанс?!
— А ты уверен, что, предав, смог бы этим шансом воспользоваться?
— Ну нет! Я не настолько в тебя верю, чтобы в Мишиной ситуации отказываться от карьеры. Диана, романтика — это ладно, можно рискнуть. Но если бы передо мной стоял Мишин выбор, то никаких «внутренних голосов» я бы не слушал. И вообще, может быть, это сейчас вовсе не Бог во мне говорит, а зависть, которая не хочет, чтобы Миша стал звездой, и подталкивает отговаривать его от шанса? Интересно, насколько этому голосу верит сам Миша?»
Эти мысли пронеслись в голове Раздолбая раньше, чем пауза в разговоре стала слишком долгой.
— Миш, а помнишь, ты говорил про внутренний голос, который всегда знает, как правильно? — напомнил Раздолбай. — Он тебе в этой дилемме что советует?
Миша вздохнул.
— Голос… Знаешь, если бы не голос, все было бы проще. То, что мне предлагают, — это возможность всей жизни. Это стремительная карьера, и доучиваться три года в Москве, чтобы потом эту возможность не получить, — просто безумие. А потом я точно не получу ее, потому что менеджерам интересен двадцатилетний лауреат конкурса, которого можно по горячим следам раскрутить, а не выпускник Московской консерватории, который несколько лет назад что-то где-то выиграл. Все это мой профессор понимает сам, и я надеялся с ним объясниться, чтобы расстаться по-доброму… Мне то же самое и мама говорит, и отец… Только голос против.
— А это не самообман?
— Я этот голос слушал не один раз, и всегда получалось, что поступал правильно. Правда, таких трудных дилемм никогда не было.
— Да уж… Не знаю, что сказать. Я ведь тоже стал этот голос слышать и попробовал поступить, как он советовал, хотя это казалось глупостью.
— Да ты что? Как это было?
Забыв, что друг звонит из далекой страны, Раздолбай подробно рассказал о недавних событиях от момента, когда внутренний голос подсказал ему позвать Диану в Москву, до момента, когда тот же голос велел отправить ее обратно в Ригу.
— Увез в Москву — это сильно! — проникся Миша. — Но зачем было отправлять в Ригу — совсем непонятно.
— Так голос советовал.
— М-да…
— Глупо выглядит?
— Да вообще-то.
— Вот видишь. Может, и тебе кажется, что голос говорит правильно, а со стороны это глупость?
— Это вряд ли. Если, конечно, мы с тобой понимаем под «голосом» одно и то же. Скажи, ты когда с этим голосом говоришь, это для тебя что?
— Ну, это как бы Бог. Я тебе звонил как-то, рассказывал об этом, но ты занимался, наверное, уже не помнишь. Я его впервые услышал, когда попросил Диану, и внутри щелкнуло «дано будет» — так же, как у тебя со скрипкой. А потом я еще несколько раз к нему обращался, и он вроде вмешивался, делал, как я просил.
— А ты не хочешь пообщаться с одним близким мне человеком? Он, правда, не в Москве живет, надо будет на электричке съездить, но тебе хорошо бы все это с ним обсудить.
— Кто он такой?
— Священник.
Раздолбай запротестовал так, как если бы Миша предложил ему выпить яд.
— Миш, нет, ну зачем это вообще?!
— Ты же сам сказал, что голос для тебя — Бог. Значит, веришь.
— Бог — это то, что я внутри чувствую. Я об этом рассказываю тебе, как близкому другу, но не собираюсь вываливать это какому-то дремучему священнику.
— У него высшее образование, он хирургом был.
— Да хоть авиаконструктором! Что он мне скажет? Как Иисус землю за неделю создал? Пусть в это бабульки верят, а у меня свой эксперимент: если Диана станет моей — значит, Бог есть, и я с ним общаюсь. А если нет, то все эти «голоса» — самообман, и не надо забивать этим голову.
— Это и опасно, что ты так думаешь. Понимаешь, Бог — не волшебная палочка, не стол заказов, где просишь и получаешь. Когда Бог посещает человека впервые, он с ним обращается как с младенцем — готов самые нелепые капризы выполнить, чтобы приблизить к себе, но только для знакомства. А дальше это сложное общение, которое вообще не про исполнение желаний, а про изменение души. Самому в этом общении можно сбиться и в такое болото зайти, что придешь не к Богу, а совсем в другое место. Я видел самоучители игры на скрипке, но я же понимаю, что без моего педагога я бы ничему не научился. Церковь нужна, чтобы…
— Нет, Миш! Я считаю, что Бог — это Бог, а церковь — суеверия, — перебил Раздолбай. — Ты историю не читал, что ли?
Не знаешь, как попы народ угнетали, заставляли царю подчиняться? Про крестовые походы не слышал? «Овода» не читал?
— Атомная энергия — великое открытие, но японцам в Хиросиме не понравилось.
— А это к чему?
— Человек так устроен, что самое великое благо может обратить во зло.
— Какое благо несла людям церковь? Ведьм на кострах жгли?
— Нет, это как раз из области Хиросимы. Ладно… Священник, с которым я хотел тебя познакомить, никого не жег, но если ты не готов, то не надо.
