следом за ними выползли несколько гадюк: наверное, они давным-давно жили там. У нее тогда замерло сердце – от страха и от завораживающего вида бесшумно и торопливо проскользнувших тварей: те спешили скрыться в зарослях кустарника у реки, откуда они, наверное, и наползли. Страх ее чуть отступил, только когда она услышала голос дедушки: он громко удивлялся, что в пристройке были змеи – ведь известно, что гадюки не переносят шума и суеты человеческого жилья. А эти, наверняка, обитали тут давно, и даже полевые работы их не спугнули.
– Это все потому, что река близко, – сказал один рабочий. – Они приползли оттуда, пока вас дома не было, и затаились, а сегодня мы их спугнули.
– Может, у них там потомство, – предположил дедушка.
– Что вы, – возразил другой рабочий, – будь там потомство, они бы бросились на нас.
Точно так же Ана Мария чувствовала себя и сейчас. Она не была готова к тому, что неожиданно обрушилось на нее: там, где другие видели просто забавный поворот событий, за которым ничего не должно последовать – или должно? – она видела знак беды. Нет, не беды, но чего-то неправильного. Что-то пойдет не так, как должно. И мысль, что лето будет омрачено мрачными предчувствиями, как небо темными тучами, угнетала Ану Марию.
И тут она заметила, что Лопес Мансур не участвует в общей оживленной беседе, а смотрит вслед Карлосу и Кармен. На минуту Ане Марии показалось, что его тоже одолевают странные предчувствия.
– Преступление загадочное, а значит, тут есть о чем беспокоиться, – говорил в эту минуту Фернандо.
Опять это преступление.
Елена смотрела, как Кармен и Карлос отделились от остальных, пересекли площадку перед портиком и медленно пошли вниз по аллее, вдоль которой росли грабы. Гости уже пили кофе, перебравшись от большого стола в уголок, где плетеные кресла в привольном беспорядке расположились около такого же дивана. Рядом на столике стояли кофейные чашечки и пирожные. Елена в сотый раз спрашивала себя, о чем, интересно, думает ее сестра, вокруг которой вечно вьются мужчины, и почему, собственно, она не выходит замуж. Елена не собиралась вмешиваться ни в жизнь Кармен, ни в ее отношения с окружающими, но шестое чувство подсказывало ей. что дело тут не столько в неразборчивости, сколько в нерешительности. Елена была убеждена, что ее сексуальный опыт значительно превосходит опыт сестры, и эта уверенность приятно щекотала нервы. Кармен вела странный образ жизни, который Елена ни в коем случае не одобряла. Сегодня ни один из присутствующих мужчин не годился на роль пажа: возможно, поэтому Карлосу удалось полностью завладеть вниманием Кармен, и, стоя в двух шагах от остальных, они чувствовали себя наедине.
Посмотрев на Карлоса, Елена раздраженно пробурчала: «Ну и манеры!» Глядя, как он машет руками, как пускает в ход все свое обаяние, ухаживая за Кармен, она все больше и больше распалялась. Елена подумала, что надо было под благовидным предлогом отказаться от этого приглашения. И если она этого не сделала, то только из-за Аны Марии, – такая милая, ну как ей откажешь. Но Елена считала, что сегодня ей пришлось проявить больше выдержки, чем можно требовать от человека на отдыхе: за столом она терпела этого зануду Мансура, а теперь еще этот Карлос, который совершенно покорил ее сестру, отойдя с ней в сторону и не обращая ни малейшего внимания на остальных. «Почему я ее пригласила? – спрашивала себя Елена, и ответ напрашивался сам собой: Потому что я делаю это каждый год, и в этом году Кармен согласилась».
И все-таки у Карлоса, как у всякого холостяка, были отвратительные манеры. Конечно, встречаются исключения, но к Карл осу это не относилось: он был невоспитанным холостяком, который привык считаться только с собственными желаниями: в любую минуту мог повернуться и уйти, не затрудняя себя соблюдением элементарных приличий, если кто-то или что-то его не интересовало. Конфликты, мелкие неудобства, да просто скука, зачастую неотделимые от человеческих отношений, – все это было неведомо Карлосу. Он ускользал, и все тут. Под любым предлогом. А подчас и без него. Кто дал ему право чувствовать себя на особом положении? «Мы, – думала Елена, – мы все, и, в первую очередь, Ана Мария, которая носится с ним, будто он ее брат». Если Карлос начинал скучать, он просто отключался и с головой погружался в свои мысли. И никто его не упрекал. Сегодня ему вздумалось быть оживленным – и он был оживленным. Завтра ему вздумается молчать – и он слова не проронит. «А на других наплевать, – думала Елена, – хорошо устроился!» И вот теперь он говорит и говорит, не давая Кармен и рта раскрыть, завораживая ее, словно заклинатель змей. Это он-то, такой молчаливый, когда ему хочется! Елена легко раздражалась, но время и опыт сделали свое: обуревавшие женщину мысли и чувства не отражались на ее лице. И только Хуанито, благодаря прожитым бок о бок годам, часто угадывал, что мучает жену.
– Елена, дорогая, посмотри в другую сторону, у тебя же все на лице написано, – прошептал он.
Она думала: ну и пусть, пусть замечают, пусть все знают, каково ей, может, тогда оставят ее в покое, как Карлоса, и она будет делать, что вздумается. Но нет, такой удаче не бывать. А ведь она только и хочет, чтобы все вели себя вежливо, другими словами, – как положено. Кому нужны представления, вроде того, что устроили Кармен и Карлос? Это как с дурными манерами. Почему люди прилагают столько усилий, чтобы выглядеть невоспитанными? Почему многие не умеют себя вести? Елене виделось в этом какое-то извращение. Каждый год она встречает в Сан-Педро людей, выставляющих напоказ свои дурные манеры, словно весь год они старательно соблюдают приличия, а на отдыхе, наконец, позволяют себе расслабиться и больше не прятать хамство, которое им приходится – по мере возможностей – скрывать в течение остальных одиннадцати месяцев. И таких с каждым годом все больше и больше. Если и дальше так пойдет, то скоро от них некуда будет деться.
Не умолкая ни на минуту, Карлос как бы случайно взял Кармен под руку, и уже не отпускал. Кармен от души смеялась, в восторге от него. Елена хорошо знала сестру: восторг ее объяснялся тем, что за ней ухаживали на глазах у всех. «Этот чертов Карлос, – думала Елена, – строит из себя покорителя женских сердец». И тут же вспомнила, как тот обычно держался с ней: или смотрел сквозь нее, или воспринимал ее исключительно как часть пейзажа. Неизменно вежливый, Карлос совершенно равнодушно произносил пару-другую фраз – и все. Нет, конечно, дело не в том, что он мог бы заинтересовать ее, или она – его. Нет, дело в воспитании. В разнице между хорошим и плохим воспитанием. Если для Карлоса она – пустое место, то, надо, по крайней мере, соблюдать приличия и не подчеркивать этого; а если он так не считает, то, по крайней, мере должен давать это понять всякий раз, когда они встречаются, а встречаются они довольно часто.
С видом знатока Хуанито Муньос Сантос отпил глоточек орухо,[2] которым угостил их Фернандо, взглянул на кончик гаванской сигары и, с удовлетворением отметив, что тот горит ровно, затянулся. Смешанный вкус спиртного и табака приятно разошелся по всему телу, и Хуанито благодушно вздохнул, но в его вздохе отчетливо прозвучало нетерпение. Из-под портика подул и тут же стих легкий ветерок.
Трое мужчин – Хуанито Муньос Сантос, Лопес Мансур и Фернандо – сидели чуть поодаль от жен; те разговаривали, устроившись в принесенных из сада полотняных гамаках, которые они повесили прямо под открытым небом, на площадке перед портиком.
– Я считаю, – начал Хуанито Муньос Сантос, – что это убийство – просто сведение счетов. Других вариантов нет, и быть не может. Разве не так?
Фернандо достал из кармана пачку сигарет и, закурив, ответил:
– Этого мы не знаем, Хуанито. Понимаешь, не знаем.
– Ну, посмотри, – не допускающим возражений тоном сказал Хуанито. – Вспомни все наши разговоры с судьей. Когда мы его видели в последний раз? На прошлой неделе? Он же вечно рассказывал какие-то кровавые истории, от которых мороз по коже, про свои безжалостные приговоры, словно он был самым суровым судьей в Испании. И честно говоря, не думаю я, что он был таким хорошим человеком, как говорят. Одержимым он был, это да. Я спокойно отношусь к таким людям, хотя сам трезво смотрю на окружающий мир и понимаю, что есть определенные правила игры… Но судья Медина был одержимым, пусть мы и слушали его всегда с удовольствием. Человек другой эпохи, на мой взгляд, слишком непреклонный, если уж честно. Поэтому я тебе и говорю: кто-то вполне мог свести с ним счеты, наверняка найдется немало людей, которым он насолил. Во всяком случае, даже не зная его, я не хотел бы, чтобы он рассматривал мое дело. А уж зная, и подавно, – добавил Хуанито.
Тут молчавший до сих пор Лопес Мансур заметил:
