На высоте три с половиной тысячи метров на склонах гор появились снежные пятна; одновременно Лёву начало рвать. Его белое — белее снега — лицо свисало из окна джипа, и время от времени снаружи долетал утробный вой. Вой Лёвы сливался с воем мотора, тянущего джип все выше в гору. В сочетании с лишенными растительности склонами звуки навевали страшенную тоску.
Вскоре перевал Рохтанг остался позади, после чего дорога лишь ненадолго прянула вниз, а потом с упрямством кашмирского фундаменталиста продолжила набирать высоту. Она чертила зигзаги с шагом метров в сто. Каждые пятнадцать-двадцать секунд пропасть с одной стороны и стена с другой менялись местами, и вскоре я перестал понимать, где право, где лево. У меня закружилась голова. В этот момент сидевший слева от меня Боря как-то неестественно шумно вздохнул и в свою очередь вывалился в окно. Минутой позже оттуда раздался точно такой же вой, какой справа издавал Лёва. Я не выдержал и рассмеялся. Молодые люди одевались и вели себя как близнецы, хоть и были совершенно не похожи друг на друга. Это были два благополучных еврейских мальчика, выехавших из Нью-Йорка в первое в жизни большое путешествие. И забавлялись они тем, что смущали окружающих веселой игрой в приятелей- гомосексуалистов. Но сейчас им было не до эпатажа: симметрично свесившись по бокам машины, они блевали на ходу.
— Высокий хорошо! — весело сказал, не обращаясь ни к кому конкретно, водитель. Из-за проблем с английским его речь порой звучала загадочно. Вот и сейчас было не ясно, хотел ли он приободрить всех пассажиров без исключения, утверждая, что выше будет легче, или только состязавшегося с приятелем Борю, чей рост приближался к метру девяносто.
До открытия автобусного сообщения через заснеженные перевалы оставался по меньшей мере месяц, да и джипы из Манали в Лех только еще пробивали дорогу и стоили несусветно дорого. Вот мы и решили разделить расходы.
Кроме весельчака-водителя, в джипе ехало восемь человек. Сзади, в багажном отсеке, сидели трое: канадец Джим и немецкая пара, Рон и Моника — те самые молодожены, которые свой медовый месяц решили провести на курсах Випассаны. В лагере, как и положено, Рона немедленно увели на мужскую половину, а Монику — на женскую. На одиннадцатый день, когда закончились бесконечные медитации и было разрешено разговаривать, супруги, как сумасшедшие, бросились друг к другу и уже на ходу начали спорить.
— Ну что, съела? — кричал Рон. — Кто говорил, что я не высижу!
— Не ври, о тебе речи не было! — кричала в ответ Моника. — Я о себе говорила, а ты не верил!
Немцы и в джипе продолжали пикироваться, но уже вяло: накопленный за десять дней энтузиазм был изрядно подрастрачен, а чем еще, кроме спора, занять время, они, похоже, не знали.
Джим вел себя незаметно, и сказать о нем было нечего. Он работал инженером и выглядел соответствующим образом. Еще он занимал мало места, был молчалив и серьезен. Казалось, в нем постоянно происходит напряженная внутренняя работа. Выходил он из состояния погруженности в себя лишь затем, чтобы, увидев стадо пасущихся яков, сказать: «Ого, яки?! Нормально». Или, обнаружив в расщелине между горами несколько домиков, задумчиво заметить: «Надо же, и здесь жизнь…» Пожалуй, единственной особенностью Джима (да и то от него не зависящей) было то, что попутчики постоянно забывали, как его зовут, и называли то Джоном, то Джо, но он не обижался и спокойно поправлял: «Джим. Меня зовут Джим!»
Джима мы тоже подобрали на Випассане. Канадец и немцы, как и предписывали напутствия, полученные в центре, медитировали точно по часам. Условия для медитации на горной дороге были средние. Оборачиваясь, я видел три головы с закрытыми глазами, мотавшиеся из стороны в сторону и стукавшиеся то о потолок, а то и друг о друга. Медитирующих, похоже, это не смущало. Во всяком случае, глаз никто не открывал. Впрочем, после того как за окнами замелькали снежные пятна и Лёва с Борей начали блевать, трое сзади тоже как-то напряглись и посерьезнели. Рон вспомнил о том, что он врач- натуропат, и принялся отпаивать нью-йоркских «близнецов» какими-то ядовито-желтыми гомеопатическими таблетками. Жертвам горной болезни от них было мало проку, но Рону это занятие явно помогало: он чувствовал себя при деле.
Впереди рядом с водителем сидела московская пара — Аня и Веня. У Ани от высоты болела голова, а Веню мучил холод. Оба они почему-то считали, что это я убедил их, что наверху будет жарко, и поэтому Веня отправился в Гималаи в одной майке. То есть теплые вещи у него, конечно же, имелись, но — в рюкзаке. А тот вместе с остальным багажом ехал на крыше джипа под брезентовым тентом.
— Тент сильный молодец! — сказал водитель, зачем-то сделав круглые глаза, и передал Вене тонкое байковое одеяло, в которое тот безнадежно и кутался.
В Манали, перед самым отъездом, Аня с Веней купили упаковку «хаша», и в дороге Аня не раз намекала, что не мешало бы «курнуть».
— Что ж вы такие скучные-то?! — в конце концов не выдержала она.
В другое время нью-йоркские близнецы непременно бы откликнулись, но сейчас им было не до того. Что до остальных, то трое из багажного отсека мало того что были сторонниками здорового образа жизни, еще и не понимали по-русски. Веня же от холода не мог вымолвить ни слова и лишь изредка клацал зубами. Водитель был не в счет. Таким образом, Анино предложение активной поддержки не находило. Впрочем, и противники наркотиков имели в своем активе единственный голос. Голос этот принадлежал мне.
Причина для возражений у меня была достаточно веская: в пути мы должны были одолеть второй в мире по высоте дорожный перевал. 5328 метров — дело нешуточное! Не то чтобы я возводил в идеал чистоту спортивных достижений, скорее считал, что в горах гашиш повлияет на хрупкий девичий организм нежелательным образом, и наше без того не слишком радостное путешествие может закончиться совсем уж печально.
Как-то само получилось, что обязанности руководителя небольшой разношерстной группы легли на меня: я подбил отправиться в Лех канадца, немцев и москвичей («близнецов» мы встретили в пути из Дхарамсалы в Манали), я же договорился с хозяином джипа, наконец и по возрасту я был лет на пятнадцать старше остальных участников маршрута. Командовать у меня получалось ненатужно и естественно. Во всяком случае, мне так казалось.
— Нельзя, понимаешь! Хуже будет, — говорил я Ане в ответ на очередной вопль о «хаше».
— Хуже не будет, — упрямилась девушка, и я не знал, как следует реагировать на подобный полемический ход. Ее лицо было перекошено — гомеопатические таблетки помогали от головной боли не лучше, чем от тошноты.
Пока мы дискутировали о вреде потребления наркотиков в горах, сзади кто-то неестественно громко икнул — раз, другой — и следом раздался вопль Рона.
— Стоп, сто-о-оп! Шайзе… — кричал Рон, стараясь отодвинуться от Джима, которого рвало прямо на сиденье. «Стоп» относилось и к Джиму, и в особенности к водителю. Однако ни тот ни другой остановиться не имели никакой возможности. Ситуация была и в самом деле дерьмовая. Сидевшая с краю Моника безуспешно старалась открыть окошко, но окна в багажном отделении были плотно задраены. Водитель сделал несколько попыток сползти на обочину, но всякий раз пропасть оказывалась так близко, что в салоне повисал сдавленный вздох.
— Шива не любит! — сказал водитель и показал на тучу, нависшую над снежным хребтом, после чего выразительно посмотрел на меня. Он был редким для этого буддийского края шиваитом. А еще он никак не мог простить, что я заставил его выехать в три часа дня, вместо привычного для этого маршрута часа ночи. Туча была и в самом деле пугающая, но остановиться мешала вовсе не она, и тем более не Шива, а подпиравшая сзади колонна машин. Впрочем, и колонна впереди имела не меньшую длину. Мы болтались между ними, как вагон в железнодорожном составе, как бусина в ожерелье, как сосиска в бесконечной связке. И при этом в салоне стоял устойчивый запах рвоты. Полотно на этом участке было проложено шириной в один кузов, и в редких «карманах» стояли встречные автомобили в ожидании, когда мы проедем, чтобы рвануть вниз.
Здесь самое время рассказать о дороге из Манали в Лех. Начало и конец этого пятисоткилометрового маршрута по уровню лежат выше Уральских гор, а большая часть проходит на высоте Монблана и Эльбруса. Это, возможно, самая близкая к небу автомобильная трасса в мире! Действует она всего три месяца в году, когда на высокогорье тает снег. Дорога карабкается вверх до тех пор, пока почти на пяти тысячах метров не достигает плоскогорья; дальше уныло тянется в окружении шести- и семитысячников, чтобы в конце концов
